Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Засмеялись женихи, а Эвримах стал еще больше издеваться над Одиссеем. Спокойно ответил ему Одиссей:
— Эвримах! Велика твоя надменность, но ведь ты воображаешь, что силен, только потому, что тебя окружают слабые люди. Вернись сейчас на твою беду Одиссей, и тогда эта широкая дверь сразу показалась бы тебе узкой — так поспешно бросился бы ты бежать.
Рассердился Эвримах, схватил он скамейку и с размаху бросил ее в Одиссея. Но Одиссей ловко уклонился от удара. Скамейка попала в руки раба, разносившего вино, и со стоном упал он на пол, выронив кубок. Подняли шум женихи. Они негодовали, что начались у них на пиру постоянные ссоры с той минуты, как появился странник. Но Телемах сказал, что не в этом причина ссор: причина в том, что все охмелели и пора кончать пир. Как ни досадно было женихам слышать слова Телемаха, все же принуждены были они окончить пир.
Когда разошлись все женихи, Одиссей сказал Телемаху, что теперь нужно вынести все оружие из пиршественного зала. Призвал Телемах Эвриклею и повелел ей запереть всех служанок в их помещении, чтобы не видели они, как будут выносить оружие. Исполнила Эвриклея приказание Телемаха. Телемах и Одиссей стали выносить оружие, а богиня Афина незримо светила им, зажегши свой светильник. Удивился Телемах, видя, как разливался всюду свет от невидимого светильника, и спросил Одиссея, откуда этот свет. Но Одиссей запретил сыну расспрашивать: боялся он, что прогневит богиню Телемах своими расспросами. Убрав все оружие, Одиссей пошел к Пенелопе. Она с нетерпением ждала странника, чтобы расспросить его об Одиссее. Телемах же пошел в свои покои и спокойно уснул.
Одиссей и Пенелопа
Когда Телемах ушел спать, в пиршественный зал пришла со своими рабынями Пенелопа. Рабыни поставили для своей госпожи около очага стул из слоновой кости, отделанный серебром, а сами стали убирать стол, за которым пировали женихи. Рабыня Меланто опять стала поносить Одиссея, гнать его из дома и грозить ему, что бросит в него горячей головней, если он не уйдет. Мрачно взглянул на нее Одиссей и сказал:
— Что ты сердишься на меня? Правда, я нищий! Уж такой выпал мне на долю жребий, а было время, когда и я был богат, но всего лишился я по воле Зевса. Может быть, и ты лишишься скоро красоты, и возненавидит тебя твоя госпожа. Смотри, вернется Одиссей, и придется тебе ответить за твою дерзость. Если же и не вернется он, то дома Телемах, он знает, как ведут себя рабыни. Ничего не скроется от него!
Услышала слова Одиссея Пенелопа и гневно сказала она Меланто:
— На всех злишься ты, словно цепная собака! Я знаю, как ты ведешь себя! Придется тебе заплатить головой за твое поведение. Разве ты не знаешь, что я сама позвала сюда этого странника?
Приказала Пенелопа поставить около очага стул для странника и, когда он сел около нее, стала расспрашивать его об Одиссее. Рассказал ей странник, будто некогда принимал он сам как гостя Одиссея, когда тот, застигнутый бурей, пристал к берегам Крита по дороге в Трою. Заплакала Пенелопа, услышав, что видел странник двадцать лет назад Одиссея. Желая проверить, правду ли говорит он, спросила его Пенелопа, как был одет Одиссей. Ничего не было легче страннику, как описать свою же собственную одежду. С мельчайшими подробностями описал он ее, и поверила ему Пенелопа. Странник же стал уверять ее, что жив Одиссей, что недавно был он в стране феспротов, а оттуда поехал в Додону[375] вопросить там оракула Зевса.
— Скоро вернется Одиссей! — говорил странник. — Раньше чем кончится год, раньше чем наступит новолуние, вернется Одиссей.
Рада была бы верить ему Пенелопа, но не могла: ведь сколько лет ждала она Одиссея, а он все не возвращался. Велела Пенелопа рабыням приготовить для странника мягкое ложе. Поблагодарил ее Одиссей и попросил, чтобы старая Эвриклея прежде омыла ему ноги.
Эвриклея охотно согласилась омыть ноги страннику: он и ростом, и всем своим видом, и даже голосом напоминал ей Одиссея, которого она когда-то сама вынянчила. Принесла Эвриклея воды в медном тазу и наклонилась, чтобы омыть страннику ноги. Вдруг бросился ей в глаза рубец на его ноге. Хорошо знала она этот рубец. Некогда нанес глубокую рану Одиссею кабан, когда охотился он с сыновьями Автолика[376] на склонах Парнаса. По этому рубцу Эвриклея узнала Одиссея. Опрокинула она от изумления таз с водой. Слезы заволокли ей глаза, и дрожащим от радости голосом сказала она:
— Одиссей, ты ли это, мое дорогое дитя? Как не узнала я тебя раньше!
Эвриклея хотела сказать и Пенелопе, что вернулся наконец ее муж, но Одиссей поспешно зажал ей рот рукой и тихо промолвил:
— Да, я Одиссей, которого ты вынянчила! Но молчи, не выдавай моей тайны, иначе ты погубишь меня. Берегись сообщить кому-либо о моем возвращении! Суровой каре подвергну я тебя и не пощажу, хотя ты и моя кормилица.
Поклялась Эвриклея хранить тайну. Радуясь возвращению Одиссея, принесла она еще воды и омыла ему ноги. Пенелопа не заметила, что произошло: ее вниманием завладела богиня Афина.
Когда Одиссей сел опять у огня, стала жаловаться на свою горькую судьбу Пенелопа и рассказала о сне, который видела недавно. Она видела, будто орел растерзал всех ее белоснежных домашних гусей и все женщины Итаки оплакивали их вместе с нею. Но вдруг орел прилетел обратно, сел на крыше дворца и человеческим голосом сказал: «Пенелопа, это не сон, а знамение того, что совершится. Гуси — это женихи, я же — Одиссей, который скоро вернется».
Одиссей сказал Пенелопе, что сон ее, как и сама она видит, так ясен, что его не стоит и толковать. Но Пенелопа не верила, что вернется наконец Одиссей. Она сказала страннику, что решила на следующий день испытать женихов: вынести лук Одиссея и предложить им натянуть его и попасть в цель; того, кто исполнит это, она выберет себе в мужья. Посоветовал Пенелопе странник не откладывать испытания и прибавил:
— Прежде чем кто-нибудь из женихов натянет лук и попадет в цель, вернется Одиссей.
Так разговаривала со странником Пенелопа, не подозревая, что говорит с Одиссеем. Но было уже поздно. Встала Пенелопа и пошла в свои покои, и там погрузила ее в сладкий сон богиня Афина.
Одиссей же, устроившись на ложе из кожи быка и овчин, очень долго не мог заснуть. Он все думал о том,