Раун был из Сённерборга. Во время войны проходил службу на немецком флоте, служил на подлодке. Каждый потопленный подлодкой корабль фотографировали, и члены экипажа получали по экземпляру фотографии. Дома у него был целый альбом.

Фотография у меня с собой, — сказал Херман, — хотите посмотреть? — И, протянув фотографию через стол, повернулся, чтобы заказать по новой.

Мы сразу узнали «Гидру». При виде горящего корабля у нас засосало под ложечкой. В черно-белой фотографии звучало эхо пережитых кораблекрушений.

— Да, — сказал Херман, — по крайней мере, Раун больше не расхаживает, хвастаясь тем, что топил датские корабли.

— Возможно, мы обошлись с ним слишком грубо, — неуверенно вставил Леннарт.

— Драка была честной. Раун мог дать сдачи. Жалеть тут не о чем. — Херман говорил как пастор, дающий отпущение грехов. — Получил по заслугам, — обратился он к нам. — Я бил за мертвых. За «Гидру».

Херман навестил Клару Фрис, чтобы рассказать историю о Рауне. Наверное, надеялся извлечь из этого какую-то выгоду.

— Я бил за Хеннинга, — так он сказал ей.

Дверь открыла Клара.

— Что тебе? — спросила она нелюбезно, увидев на крыльце Хермана. Последний раз он приходил с нелучшими намерениями.

— У меня есть новости о Хеннинге, — сказал он.

Во время его рассказа она не проронила ни слова. Лишь побледнела при словах, что у него есть новости о Хеннинге. И покраснела, когда, сидя напротив, он хвастался тем, что превратил в котлету человека, потопившего «Гидру». А когда Херман подчеркнул, что бил за Хеннинга, она вновь побледнела, губы ее сжались в тонкую полоску, и смотрела она на него, прищурив глаза.

Непонятно было, как истолковать выражение ее лица, и он заколебался.

— Вы, быть может, не одобряете драк? — Он внезапно перешел с ней на «вы».

Она по-прежнему молчала. Он заерзал на стуле. Жалел, что пришел.

Тишину наконец нарушил ее голос:

— Я хочу попросить вас сопровождать меня в Копенгаген.

Клара Фрис взяла в дом горничную, в обязанности которой входило также приглядывать за детьми в отсутствие хозяйки. Она побывала у И. С. Йенсена и заказала новые ковры. У столяра Росенбека спросила совета относительно размера кровати, подходящей ее статусу вдовы. Энергия в ней била ключом, но чего она хотела, помимо того, чтобы обустроить свою жизнь в соответствии с новым финансовым положением, не знал никто.

Сидя на пароме с Херманом, она ни во что его не посвящала и вообще была не слишком общительна. Иного он и не ждал. Она возбудила его любопытство, но особенных надежд он на эту поездку не возлагал. Да и во взгляде ее не читалось обещаний. Херман поехал просто ради любопытства. Он был человеком, который старается не упускать предоставляющихся в жизни возможностей, а тут, быть может, таилась какая-то возможность, хотя он и не мог определить, какого рода.

— У вас же есть в Копенгагене знакомые, умеющие обращаться с деньгами, — сказала она ему.

Клара все так же придерживалась формального «вы», и это его устраивало. Придавало их отношениям деловой тон, а его интересовал именно бизнес.

— Я хочу, чтобы вы меня с ними свели.

Он уставился на нее. Она глупа или просто безнадежно наивна? Сама просит его сделать так, чтобы ее провели? Он не имел понятия о состоянии рассудка Клары Фрис, но считать ее глупой причин не было. Может, на самом деле она его испытывает?

И он решил быть с ней честным. А значит, придется быть непривычно честным и с самим собой.

— Вы имеете в виду инженера Хенкеля? Но он же оказался мошенником. Разве вы не знаете, что инженер сидит в тюрьме?

— Знаю. Но он же не единственный ваш знакомый. Вы же бывали на бирже. Мне нужно поговорить с человеком, знающим толк в деньгах.

— Вы про таких, как Живоглот и Транспортер? Боюсь, это люди того же сорта, что и Хенкель. Хотите сохранить свои деньги — держитесь от них подальше.

— Я не верю, что они все, без исключения, мошенники.

— Может, и не все. Но нам, обычным людям, в этом не разобраться.

Он опустил глаза и уставился на свои большие руки. Каким непривычно униженным был его тон. Он говорил о своем поражении. Честным голосом, едва не покаянным, — или то было притворство? Мечтатель, раскаивающийся в своих ошибках и извлекший из них урок, — вот кем он был.

— Я стал умнее, — произнес Херман, — после того как позволил обвести себя вокруг пальца. Почему бы вам не оставить свои деньги лежать где лежат? Они ведь хорошо помещены.

— Вы не понимаете, — ответила Клара, — мне нужно другое.

По прибытии на Центральный вокзал Копенгагена она подрастеряла свою решимость. Взяла его под руку, как ребенок, хватающийся за руку отца из чистого страха затеряться в людской массе. Он понял это, еще когда они сели на поезд в Корсёре. Клара храбрилась, ставя ногу на подножку, но все же ее передернуло от животного страха, который она обуздать не могла. Застыв на сиденье напротив него, она избегала смотреть в окно. Лишь после Слагельсе словно очнулась от гипнотического оцепенения и принялась рассматривать мелькающий за окном пейзаж, но вскоре прикрыла глаза. Она же ничего в жизни не видела, кроме плоских лугов Биркхольма. Для нее Марсталь был большим городом, но этот город вместе со своей площадью, церковью и главной улицей легко мог поместиться под сводами Центрального вокзала, где раздавалось гулкое эхо несчетных шагов.

Прежде всего он отвел ее на биржу, сознательно выбрав для визита вторую половину дня, когда дневные котировки выставлены и в большом вестибюле начинается сумасшедший дом, называемый постторговым периодом. Им двигало простое намерение — напугать ее. Он вдруг обнаружил в себе инстинкт защитника, который, занимай его собственная психология, он мог бы назвать бескорыстным. Не след допускать, чтобы женщину обобрали, как обобрали его. И если нельзя отговорить ее от неопределенных планов, которые она, похоже, с большой решимостью собирается воплотить в жизнь, то можно попытаться использовать устрашающую силу примера.

Посреди вестибюля с помощью столбов и канатов выгородили площадку, больше всего напоминающую боксерский ринг. Здесь стояли биржевые маклеры и наперебой выкрикивали свои предложения.

С другой стороны вестибюля к ним странной покачивающейся походкой направлялся мужчина. Людская масса подавалась в сторону, чтобы не попасть под удар его плеч. Больше всего он походил на моряка, в штормовую погоду пытающегося удержать равновесие на палубе, но коллеги, которые никогда не стояли на палубе, называли его Транспортером.

Завидев Хермана, он приподнял котелок. Они были старыми знакомыми. Любезная улыбка Хермана сразу же заставила того направиться в их сторону.

— Аякс Хаммерфельд, — представился он, галантно взял Кларину руку и, сложив губы трубочкой, запечатлел на ней поцелуй.