Во время Первой мировой войны Цюрих приобрел репутацию международного центра авангардизма – здесь примерно в 1915 году зародился дадаизм. Конечно, это ультрарадикальное течение вряд ли всерьез затронуло культурную жизнь респектабельных жителей Цюриха, однако оно некоторым образом подготовило и публику, и прессу к восприятию Мунка. Газеты писали о его выставке в восторженных тонах, хвалебные рецензии появились не только в цюрихских газетах, но и в других крупных швейцарских печатных изданиях. Это подвигло власти Берна и Базеля прислать запросы на устройство выставки, и осенью часть картин была отправлена в эти города.

Вильгельм Вартман ничего не жалел для своей выставки – было продано 17 000 билетов, и все равно расходы превысили прибыль! В порыве щедрости он оплатил приезд в Цюрих Густава Шифлера с супругой – в знак благодарности за картины и информацию, предоставленную для каталога; кроме того, из Берлина был приглашен Глазер, чтобы прочитать доклад на открытии. Шифлеры были в восторге от Швейцарии – не в последнюю очередь благодаря возможности близко пообщаться с Мунком. Если раньше им приходилось довольствоваться краткими встречами в гамбургских ресторанах, то здесь он был в их полном распоряжении несколько дней подряд: «Вы не представляете, какое для нас счастье видеть Вас – и в столь добром здоровье».

За несколько дней до открытия – видимо, чтобы побороть волнение, – Мунк отправился в небольшое путешествие. Он поехал в Милан, где осмотрел старинный храм Св. Амброджио («по-настоящему святое место») и умудрился попасть в мелкую дорожную аварию. Маршрут поездки заслуживает особого внимания, ибо он в точности повторяет его отчаянное бегство от Туллы летом 1900 года. Мало того, в Мендрисио Мунка задержали из-за каких-то проблем с паспортом – в том самом Мендрисио, где его арестовали тем судьбоносным летом! Он переночевал в Брюннене, где они с Туллой приняли решение расстаться. Все это напоминает попытку окончательно расквитаться с историей, которая, казалось бы, двадцать лет тому назад уже завершилась выстрелом в Осгорстранне. А 24 июня прогремел еще один выстрел – выстрел, жертвой которого пал Вальтер Ратенау.

Ратенау, старый приятель Мунка еще с 1890-х годов, став министром иностранных дел Германии, начал борьбу за то, чтобы страны-победители смягчили свои условия. У него было много врагов – кому-то не нравилось то, что он не был националистом, кому-то – что был евреем. Смерть Ратенау произвела на Мунка тяжелейшее впечатление, которое было усилено еще одним страшным событием: во время торжественных похорон Ратенау – Мунк в этот день как раз приехал в Берлин – кто-то взорвал бомбу в гуще похоронной процессии.

Пятого июля Мунк вернулся в Кристианию, проведя в странствиях ровно три месяца. Поездка принесла Мунку как положительные, так и отрицательные эмоции. Впрочем, как повествует Равенсберг, Мунку путешествие понравилось настолько, что он собирался в скором времени вновь посетить континентальную Европу: «Сегодня днем я увидел, как блестящий седовласый джентльмен в желтом плаще уверенным шагом пересекает улицу Карла Юхана по направлению к автостоянке за стортингом. Это был Мастер собственной персоной, он только что вернулся со своей цюрихской выставки, переполненный впечатлениями от Италии. Он провел три дня в Милане, где было тепло, но не жарко. Мы поехали на машине в Экелю, и когда проезжали Хофсаллеен, Мунк начал жаловаться на печальную и однообразную природу, которая нас здесь окружает, он тоскует по Швейцарии, куда опять собирается в ближайшее время».

Но сначала Швейцария сама приехала к Мунку – в лице Вартмана. Богатый цюрихский торговец Альфред Рючи выразил желание купить несколько полотен Мунка для городского музея, и Вартман хотел посмотреть, что, помимо тех картин, что уже находятся в Швейцарии, есть у художника в запасе.

Как и следовало ожидать, Мунк радушно принял посетителя. Пару раз он пригласил швейцарца на обед в «Гранд», были и другие гости, в частности Халфдан Рёде. Вартман побывал в Экелю и пришел в восторг от увиденного – из одних только новых картин можно было организовать несколько крупных выставок!

На прощальном обеде в «Гранде» подавали «Помероль», и Рёде вспомнил, что это любимое вино Гуннара Хейберга.

«Ничего страшного», – великодушно отозвался Мунк.

Однако следующая поездка на континент состоялась не скоро. Мунк опять заболел – у него начался бронхит, настолько суровый, что художник вообразил, что заразился туберкулезом. Ухаживала за ним новая экономка – «Экономка с большой буквы», – которая умела готовить ничуть не хуже Ингрид Рогне. Как-то раз в воскресенье она подала на обед куропаток – на радость гостившему у Мунка Равенсбергу, который слыл ценителем кухни Экелю.

За этим обедом с куропатками Мунк и Равенсберг разговорились об орденах, и Мунк не жалел довольно сильных выражений; это было довольно забавно, особенно если учесть, что он сам был кавалером ордена Св. Улава. Равенсберг пишет: «За кофе мы разговорились… об орденах, каковые Мунк считает невероятнейшей глупостью: мне, говорит он, не нужна такая ерунда, разве что орден Почетного легиона».

По мнению Равенсберга, орден Почетного легиона такая же глупость, как и все прочие, но тут, видимо, проявилась старая – и неразделенная – любовь Мунка к Франции. А вообще, как показало время, со стороны художника было весьма разумным сделать такую оговорку.

А в Германии дела шли все хуже и хуже – инфляция достигла небывалых высот. Шифлер, живший на пенсию и личные сбережения, осторожно осведомился у Мунка, есть ли возможность распродать в Норвегии оставшиеся у него экземпляры каталога. С листами графики он был готов расстаться лишь в самом крайнем случае, ведь «они так крепко приросли к моему сердцу». Мунк тут же купил два каталога, чем вызвал угрызения совести у добряка Шифлера, – тот совсем не это имел в виду! Ведь он в свое время обещал, что художник сможет получить столько экземпляров, сколько пожелает, и совершенно бесплатно.

Еще тяжелее приходилось молодым немецким художникам. Жизнь молодого художника без гроша за душой была знакома Мунку не понаслышке. Хотя вообще-то он крайне редко приобретал чужие работы, тут он сделал исключение и при посредничестве Курта Глазера купил крупную партию немецкой графики, целых 73 оттиска. Прежде всего, конечно, он хотел помочь нуждающимся коллегам; впрочем, не обошлось и без интереса к современному немецкому искусству, – в конце концов, Мунк стоял у его истоков!

В начале нового года Мунк отправил деньги в Фонд помощи берлинским художникам. Возможно, именно это подтолкнуло Берлинскую академию изобразительных искусств присудить ему звание почетного члена. Это событие решили отметить выставкой работ художника. Но экономическое положение Германии было столь отчаянным, что не нашлось денег на перевозку и страхование картин: «Вам ведь известно, как теперь обнищали немцы».

Впрочем, выставку все же провели – из находившихся в Германии картин. Почетный член академии автоматически получал право именоваться «профессором». Однако такой чести Мунку было не надо: «Только посмей назвать меня профессором – я тебе покажу», – сказал он одному знакомому.