за ним и шипела сквозь зубы. Андрей смочил бинт и приложил к своему плечу. Царапину защипало. От выражения его лица она улыбнулась и позволила ему забинтовать рану. Он отворачивался, стараясь не смотреть вниз, но она словно специально прижималась к нему и обмякала в руках. Закончив, он отодвинулся от нее и зарылся в сумке.

– К-к-к-квас, – от смущения заикание усилилось.

Квас ей понравился. Она недоверчиво покрутила крышку, когтем черкнула бутылку, но выпила всё. Андрей снова просидел рядом с ней до глубокой ночи. В этот раз молчания не было: она пела ему на своем языке-свисте, но он понимал, что это песня о доме, в котором полно врагов, но радости больше; о бесконечном небе, среди вод которого плещутся потерявшиеся русалки; о судьбе и смерти, чьих объятий не избежать никому, и надо жить, не боясь рисковать.

Сколько они так прожили – он не знал. Просто однажды, выйдя утром из шалаша, увидел, что ее нет. Андрей обошел крохотный островок по кругу, потом еще раз, и еще, и еще. Никого не было. А к обеду – в котелке кипела уха – она вернулась.

Приплыла со стороны моря, здоровая, радостная, сияя жемчужным блеском. Взобралась на лодку, сушившуюся на берегу, и тряхнула мокрыми волосами, обрызгав его с головы до пят. Он так боялся за нее, так переживал, что не смог унять чувств: обнял хрупкую русалку и прижал к себе. Она замерла. А затем позвала – он давно уже понимал ее без слов – поплавать.

В прохладной воде, мутной и живой, роились мальки, степенно плыли по своим делам горбатые лещи, губастые бычки таращились на странную пару, разевая от удивления рот. А русалка превратилась в настоящую красавицу: парили облаком волосы, зрачки круглых глаз сузились и засветились, тонкие руки разгоняли течение, ну а хвост… Андрею показалось, что его ноги – лишние, что ему тоже нужен сильный мощный хвост, чтоб плыть рядом и держаться вровень, чтоб выпрыгивать из воды и дурачиться, ударяя им по речной глади. Пока он безнадежно отставал от нее, изо всех сил взмахивая руками. Да и нырять приходилось часто. У него кружилась голова – от нырков ли, от нее – и сводило судорогой икры, но он упрямо плыл за своей русалкой.

Наигравшись, она вернулась к островку. Облюбованная лодка вновь послужила ей – хвост свисал в воду, а сама она раскинулась на покатом облупленном борту, подставила солнцу некрасивый розовый шрам.

Андрей, тяжело дыша, выполз на берег. У него не было сил, чтоб встать и дойти до костра или лежанки. Он хватал воздух, как задыхающаяся рыбина, и смотрел на солнце. Когда мир заволокло белым сиянием, а на глазах выступила влага, что-то темное закрыло собой свет, склонилось к нему и прижалось холодными губами ко рту.

Теперь он спал рядом с ней. Вытащил лежанку наружу, к самому берегу, и расположил так, чтоб ей было удобно класть голову. Хвост оставался в воде, а она могла шептать ему на ухо всякий вздор: после того самого дня он понимал ее так же хорошо, как маму или сестру. Обычные люди вызывали недоумение или страх – он не знал, почему они поступают так или иначе, но это не касалось его Альвы.

Ее имя он берёг ото всех и от себя тоже. Никогда не произносил вслух, не пытался повторить напевный свист. Просто хранил его внутри и радовался, что оно – и она! – рядом.

Он бы не пошёл домой, если бы не закончились продукты. Сырую рыбу Андрей есть не мог, хоть и попробовал, а уха без соли и овощей лишь малым отличалась от сыроедения. Выходить решил рано утром, пока Альва еще спит. Вечером она сказала ему кое-что необычное, и теперь надо было подумать, хоть это и тяжело.

Лодку он не брал. Ухнул в воду, промочив и шорты, и сумку, и побрел, нащупывая брод. Почувствовав взгляд, обернулся: Альва неуклюже махала руками, то ли подзывая, то ли прогоняя.

Миновав пляж, на котором играл ребенок с собакой, Андрей вошел в село с дальнего края. Идти до дома пришлось по центральной улице, и всю дорогу его сопровождали злые шепотки и насмешливые лица. Когда кто-то позади рассмеялся, он ускорился, зашагал быстрее. К воротам он едва не подбежал. Распахнул калитку, ввалился во двор, напугав Дружка.

– Ты чего это, Андрюшка? – спросила мама. Она подрезала виноградную лозу, вооружившись огромным садовым секатором. – Гнался за тобой кто?

Он отмахнулся от вопроса. Помог ей слезть с табуретки, подхватил кипу обрезков и отнес к куче мусора.

– Да что случилось? – мама не отставала, ходила за ним, заглядывала в лицо.

– Я… Уй-ти хоч-ч-чу. – После песен и свиста русалочьего он и сам стал говорить лучше, словно горло приспособилось, изменилось от чужих звуков.

Мама всплеснула руками и села на ступеньки крыльца. В ее глазах, как в кривом зеркале, отражался он – маленький, больной и бесконечно любимый.

– Куда? Разве ж тебе дома плохо? Ну куда ж ты, Андрюшечка, пойдешь… Тебя же, как ребенка, любой обманет.

– Б-б-блок-к-к…

– Блокнот? Сейчас принесу!

Пока мамы не было, он вспоминал вчерашний разговор. Альва звала его с собой, звала в море, где ее родной дом, где жизнь проста и честна. Он тогда не понял, как проживет в воде без жабр и хвоста, но она только улыбнулась.

Андрею хотелось уплыть с нею, увидеть огромный подводный мир, в котором нет людей, но… Как же мама?

– На, – в руки ему лег все тот же розовый блокнот, – еле нашла.

Он подумал, хорошо подумал, прежде чем написал: «Я ХАЧУ УЙТИ С АЛЬФАЙ».

– Альфа?.. Турчанка, что ли, – шепнула мама. Она погладила его по спине, взъерошила волосы. – А ведь сплетничали ж бабы, что видели тебя с кем-то, а я всё им рты затыкала.

Он посмотрел на нее – можно? Она помнила этот взгляд и упрямое выражение лица с его детства, когда он просил о чем-то. Если запретить, он послушается – он хороший сын, сделает так, как она велит, – но обида надолго поселится в голубых прозрачных глазах.

– Страшно мне. Ну куда я тебя отпущу?.. одного, невесть с кем…

«Я НЕ ОДИН».

– Не один, конечно, не один, – сказала мама. Она держалась за его плечо, словно в любую секунду он мог исчезнуть. – У тебя есть я, папа, братик и сестричка. Смотри, как нас много!

Андрей напряг все силы, чтоб сказать то, что вызревало в нем то ли со дня встречи, то ли с самого