— Хорошая девочка, — со вздохом произнесла Катарина, — дед старый, разбойницы легко мешок отберут, а с внучкой не страшно.

Я почесал в затылке. Похоже, ей такие же образы на ум пришли. Но переубеждать я никого не стал, а продолжил перечислять праздники:

— Ещё празднуют день женщин и день защитников страны.

— Так это же один и тот же день получатся, — высказалась Урсула, которая клацала кремнём и огнивом, пытаясь высечь искры.

Я снова озадаченно почесал в затылке, так как по логике Реверса всё было верно. Женщины — защитницы.

Вспомнив о защите, Катарина обошла нашу стоянку, наложив светораздел. Чужик и Фарш сразу же спрятались под мотоциклом, как нашкодившие коты.

А Урсула зло помянула бездну, так как у неё не поучалось развести костёр, и я щёлкнул пальцами. Надранная береста, сухой мох и солома сразу же вспыхнули, и я сунул в разгорающийся костёр ветку. Когда вынул, то, наверное, уже в десятый раз прочитал заклинание, а чтоб наверняка получилось, сложил пальцы щепотью на расстоянии десяти сантиметров от тонкого язычка огня. Так было в пометках на полях книги, словно кто-то уже учился по ней до меня.

Огонь вытянулся в сторону щепотки и сменил цвет с жёлтого на тускло-бордовый. Даже уголёк померк и стал свекольным, но гаснуть при этом не хотел.

— Вот-вот, — наклонилась ко мне поближе Лукреция. — Теперь тяни его, как тянуть пряжу. Делай клубок.

Я кивнул и сделал, как сказала маэстра. В итоге у меня образовалось нечто, похожее на миниатюрную чёрную дыру, окружённую багряным диском акреции.

— А теперь возьми кольцо силы и вложи в середину.

С кольцом получилась загвоздка, и я провозился с ним до темноты.

Катрина снова ушла за дровами, я хотел было остановить её, но вспомнил, что девушке темнота не помеха.

— Пожрать бы, — произнесла Урсула, а потом достала из сумки ломоть сыра. Но прежде чем начать есть самой, вытащила из кошеля коробочку с тараканом и сунула туда небольшой кусочек.

— Помоги. Тяжёлое, — раздался из темноты голос храмовницы.

Я встал и пошёл к краю поляны, за которым стояла Катарина, неся что-то тёмное.

— Дай, — протянул я руки, а потом вздрогнул.

— Юрий, нет! — донёсся с противоположной стороны поляны, за моей спиной, полный волнения крик Катарины.

Я резко обернулся, видев точно такую же храмовницу, что и перед собой, только с охапкой хвороста в руках. Она разжала руки и выхватила из-за пояска серебряный кинжал. Охапка рухнула ей под ноги.

А потом та, что просила помощи, схватила меня за руки и бросилась вперёд, толкая плечом, как спортсменка из сборной по регби. При этом дубликат громко-громко захохотал.

— Идемони! — прокричала храмовница с кинжалом.

Вспыхнул светораздел. Дубликат, оказавшийся прямо над преградой, не по-человечески завизжал и развалился надвое. Ноги по пояс упали по ту сторону, а туловище рухнуло мне под ноги. Так как дубликат всё ещё был вцепившимся меня, то я чуть сам не упал на спину, пытаясь отойти.

А вскоре подоспела и Катарина. Девушка со всего маху ударила серебряным кинжалом по рукам твари, за которой тянулся белёсый, быстро впитывающийся в землю след из слизи и мутных комьев, поблескивающих в свете разгорающегося костра.

Руки оказались перерубленными прямо в запястьях, и нечисть упала на траву.

А девушка начала остервенело бить ботинком эту тушу. Захрустели кости. Лопнул череп. Вылезли глаза.

Нечисть заверещала и извернулась, ухватившись внезапно отросшими до неприличия клыками в икру храмовницы.

— Бли-и-и-н! — прокричал я, откидывая подальше отрубленные кисти рук. А затем достал пистолет и начал расстреливать существо. На теле чудовища остались светящиеся фиолетовые раны.

Чудовище дёрнулось, а затем начало разваливаться. Голова отелись от тела. Лопнула кожа. Белёсое мутное мясо отделилось от костей.

— Отцепите это от меня! — завизжала Катрина. — Отцепите!

Из лопнувшего черепа выскользнула здоровенная пиявка и впилась в ногу девушки, а затем скользнула под одежду.

— Уберите!

К нам подскочила Урсула, у которой глаза были по чайному блюдцу каждый, и принялась бить двуручником по невнятно шевелящемуся туловищу, превращая обнажившийся скелет в месиво из ломаных костей, земли и призрачной плоти. В довершение этого по останкам ударила молния, выпущенная испуганной Лукреции.

Я быстро сунул пистолет в карман, едва успев поставить на предохранитель, а потом стал сдирать с девушки доспехи и одежду. Но сдирать, это громко сказано, пришлось долго возиться с застёжками и ремнями. Не добавляло скорости и то, что Катарина дёргалась, орала на всю округу и пыталась достать до спины, словно первокурсница, которой за шиворот сунули лягушку.

Части доспехов падали на землю. А вскоре треснула и ткань, которую начали разрывать по целому. В итоге девушка осталась в чём мать родил. И хотя она была голой, эротикой даже не пахло.

— Оно там! Оно на спине! — продолжала визжать храмовница. Но я ничего не видел.

Зато вдруг заорала Урсула:

— Оборотень! Она оборотень!

Все отскочили от Катарины. А у той начали меняться черты лица, словно чужая призрачная плоть дополняла собой живую.

— Нет! Нет! Нет! — снова завизжала девушка, тряся перед собой вытянутыми руками, на которых стали расти длинные острые когти.

Все её тело стало покрываться шерстью, даже на лице возникли длинные кошачьи усы и бакенбарды.

— Хвост! — закричала Урсула, тыча в сторону девушки пальцем.

Катарина начала крутиться, а у неё в самом деле копчик удлинился, став настоящим львиным хвостом. Не помню, есть ли у львиц кисточка на хвосте, но здесь она имелась.

И тут пришли они, голоса в темноте:

— Ты хочешь остаться человеком? Тогда убей их всех, — шептали они.

Голосов было много, не меньше полусотни, и они все шептали и шептали, окружив поляну со всех сторон, а их обладатели оставались невидимыми под покровом мрака.

— Убей. Убей, и тогда ты станешь человеком.

— Нет! — заорала Катарина, на лице которой была отражена настоящая паника. Она вдруг схватилась за брошенный на землю клинок, дёрнулась в сторону Лукреции, которая пождала руки и отскочила назад.

— Я не хочу убивать! — закричала храмовница, выронив оружие.

— Тогда ты останешься зверем. Зверем. Зверем, — шептали голоса, словно эхо.

Я сложил руки, создал иллюзорный горящий комок и швырнул его за предел светораздела, или как его ещё называют, терминатора. Клубок упал в траву, вызвав волну злорадного хохота и никого не высветив из мрака.

— Думай, Юра, — торопливо произнёс я, а затем обхватил голову руками. — Голливуд мне в задницу! Думай, Юра.