Авербаху или Одинцову. Только не откладывайте. Я уж и так стараюсь поскорее тут со всем разделаться, чтобы домой ехать. А вот вы меня, пожалуй, такого сердитого, и домой не примете. Нет, я не сердитый, простите меня, ребятки. Я только волнительный, потому что я устал и на отдых мне пора. Целую вас всех, спокойной ночи. До завтра. Коля

18/XII

…Нютик мой золотенький, ты учти: у меня сейчас так сложно и хлопотно, так каждый день, почти каждый час рассчитан, так это утомительно, что мне очень-очень сейчас нужно, чтоб кругом меня были ролики, которые по возможности мне помогали бы. Поэтому выходит иногда, что я пишу недовольное письмо тебе или Татьяне; ведь письма идут туда и назад ужас как долго; пока они еще обернутся! И вот и неприятно, когда какая-нибудь заминка, задержка, из‐за пустяка. Это все равно, как когда на съемке не клеится что-нибудь. Давайте дружно все приналяжем и уж все-все кончим, и тогда я спокойно приеду… Но вот сегодня меня Татьянка опять, скверная, разволновала до смерти. Ты подумай: пишет она – ты, говорит, не смущайся, что денег только 1200 на весь институт, я и хлопотать не очень буду, – говорит, на нашу лабораторию хватит, а те как знают. Да нет, нельзя же так, когда я точно пишу, что не так. Ведь у меня тут вертится под боком гнусная «фифочка»; эта стервь уже закупила на 100 марок для своих Маршачьих дел и требует еще разных вещей. Я вокруг нее вьюсь ужом и только мечтаю, чтобы она уехала, но ведь все-таки нужно будет и для них купить там чего-нибудь, иначе она меня в Москве съест. Видите, вам всего издали не видно, а потому делайте совсем точно и быстро, что я прошу. Я уж знаю, чего прошу. И день и ночь обдумываю (вру: ночь я сплю, и очень крепко). Нужно изо всех сил жать на высылку остальных денег или по крайней мере на официальное уведомление пока, что столько-то денег будет…

Карлушенька родненькая, получил твою открытку сегодня, мне и самому не меньше хочется повидать и обнять мою хорошую старушечку. Напишу вечером подробнее, а сейчас спешу кинуть в почтовый вагон, сижу на перроне и пишу. Целую Карлиньку хорошую, будут тебе глаза новые, не бойся, только рецепт уж пришли! Сынок

Мергешенька… я, видишь, пока и книги перестал посылать, некогда. Я хочу купить у Wichmann’a[325] готовальню Richter Prazision N XVP, если имеешь что возразить – напиши, успеешь возразить. Ну, привет, я и по братишке подсоскучился! Врач

<Берлин, 19/XII>

Анютушка, сегодня ни одного письмеца из дому – ни Postlagernd, ни на дом! Сегодня было много дела, но не суетливо. …Сейчас пришло твое письмо от 15-го. Ну, уже пришло на мой домашний адрес, значит, связь установлена – слава богу! Нютик, и верно, скоро приеду, и что устал, тоже верно… Ты пишешь «не в последний ты раз за границей», а вот Карлуша всегда пишет: «Помни, что когда-то ты еще поедешь». Ну, и потом посмотрю еще, что выйдет с Тринклером. Может, ничего, а может – будет интересно. А потом атлас. А потом кимоциклокамера. Вот и не знаю. Домой хочу страсть.

Анютушка, Карлинька, Мергеша, Татьянушка! (не по предпочтению, а по алфавиту)

Карлинька, Мергеша, Татьянушка, Анютушка! (не по пристрастию, а по существу)

Мергеша, Карлуша, Танька, Анютка! (не по привязанности, а по алфавиту фамилий)

Танька, Анютка, Мергеша, Карлу-ушенька! (не по кумовству, а по порядку рождения в году)

ЗДРАВСТВУЙТЕ!

Сегодня над городом летал очень низко большущий толстый дирижабль (не такой, конечно, как «цеппелин», но под «цеппелина»), а на нем было написано: «Покупайте и ешьте все шоколад такой-то!» Он летал взад и вперед над вокзалом Фридрихштрассе и очень смешно качался и клевал носом, и очень был похож на подвыпившую свинку. «Бебик» проснулся, но не испугался и даже попробовал немножко снять его. Кстати, знаете, какие надписи над книжно-журнальными киосками на всех станциях Stadt– и Untergrundbahn. Очень удачные и смешные, по-моему:

LESESTOFF.

Это точный перевод слова «чтиво», правда?

Съездил к Фелишу, сдал евойной машинистке переписать докладную записку для Springer’а, потом поехал к Böse, где служит приятель Вейтемейера по фамилии Böse[326], и вправду встретил меня этот толстый и сердитый старичок очень злобно «Вам кого угодно?». Когда я отрекомендовался, он мгновенно растаял, стал очень приветлив и любезен, повел в свою рабочую комнату (точь-в-точь комната из сов. учреждения), усадил и заставил все рассказывать про Вейтемейера, что я только знаю. Очень его хвалил и жалел, что тому пришлось уехать из Германии. Передал мне все то, что поручил Вейтемейер, так что и это дело, как немцы говорят, «abgemacht»[327]. (Я Вейтемейеру сегодня об этом напишу.) Я был очень доволен, на радостях купил плитку «Gala-Peter» (60 пф.), а сейчас пойду в планетарий (целая марка, знай наших!). Вправду пойду, послушать лекцию про Юпитера. А вернусь, буду дальше вам писать. Целую всех предварительно; а приславшую мне сегодня письмо – первое по моему домашнему адресу – целую еще 4 раза особо. Коля

Ну вот, побывал я в планетарии, от которого я в полном восхищении. Если иметь хорошее зрение, то постепенно становится видно, что звезды не настоящие, а только тускловатые кружки; но если чуть-чуть прищуриться, то иллюзия полная, и небесный свод кажется глубоким и необъятным. Пришел домой и сразу стал писать деловые письма к Горкину и Леманну – торопить их с ответом по поводу кимоциклокамеры. Я сейчас вообще ужас сколько пишу; если не в городе, то непременно сижу за столом, и ручка в руках. К вечеру аж пальцы деревенеют.

Как это хорошо, что Брандуков у нас играл! Хорошо бы его как-нибудь приучить – попробуй! Попроси Карлиньку кланяться от меня ему и Дашетте[328].

Нютик, как? Ты умеешь уж вышивать? Я поражен и восхищен, и вообще не устаю от тебя приходить в восторг! А вдруг я приеду, и ты мне преподнесешь хорошенький рисуночек цветными карандашами? А ведь это возможно! Нютик, надоело тебе письма писать? Потерпи, скоро это кончится. Ты глупости пишешь, моя умница, что мне, может быть, не хочется читать твою «болтовню». Очень-очень хочется. Пиши, что только влезет, мне все очень приятно читать. И стихи твои ведь пресимпатичные!

Что-то скажут про мой тест?

Слушатель меня не съест?

Скажут: явствует из теста,

Что мало́ ей это место,

Что ведь ей (то все узрят)

Не к лицу