в две недели справлюсь. Ох и налегке поеду домой! И не говорите! Мне кажется, что мое путешествие было долгое-предолгое: например, в Берлине я был в первый раз (когда вам снимочки присылал) еще в прошлом году… В Париже был ранней весной, в феврале – марте – скоро год. Полгода прожил в Дортмунде. Очень мило мы с Горкиным в начале октября ездили в Бармен и Дюссельдорф. Вот уже скоро месяц, как я снова в Берлине; ну, право же, уезжать пора. Никто не обнимет необъятного! Если бы я был Каплун[333], я бы вам всем привез подарки. Татьяне привез бы фильмпак[334] «Agfa» 10 × 15, Мерьге – «Rolleiflex»[335], Нютушке – увеличительный конус для «Лейки»[336], Карлуше – электроутюг на 220 вольт. Но я не Каплун и поэтому ничего не привезу. Если вы меня любите – будете рады мне и с пустыми руками. Недавно я перечитывал «Гулливера» Свифта и очень удивился там на республику Лагадо: там, по словам Свифта, больше всего чтут и берегут пыль, а ввоз пылесосов воспрещен под страхом смертной казни. Каковы были воззрения на вещи во времена Свифта! Ну, буде болтать, целую вас крепко. Завтра напишу еще. Доктор.

Нютушка, написав в завтрашнем письме слово «ЗАВТРА», Коля не удержался и вздохнул. Правда, жалко его? Утешь его скорее и пришли ему хорошие-хорошие рецепты на очковые стекла для Карлуши. Целýю милую мою писательницу! Нютик, тебе осталось писать 6–7 дней! Доктор

<Берлин, 22/XII>

…У нас сегодня маленький морозик и ясное утро, а снегу все нет. Доктор поспал на сей раз хорошо, и ради воскресенья – долго. Теперь пойду побродить и, может быть, хороших книжек поискать (кое-где сегодня открыто у предрождеств.). Мне даже смешно, что когда вы полýчите эти письма, то уже сможете считать время по пальцам. Мне пальцев еще не хватает: нужны еще нос, глаза и язык. Ребятки, давайте начистоту: если у вас есть еще какие-нибудь заказы, отжаривайте их скорее, а то уж поздно будет. Сообразите поскорее и пишите. Книжные и фотозаказы сможем сделать и весною. …Я сегодня утром читал всякие газеты, а потом пошел бродить, конечно, с сынишкой[337], так как очень ясно и хорошо на дворе. Надел вязанку, и больше не было холодно. Погулял и поснимал около ZOO, потом сел на трамвай и поехал через весь город, почти наудачу. Приехал к дворцам, вылез, пошел ходить кругом собора, дворца, ратуши и т. д. Я все больше поражаюсь, до чего Берлин похож на Питер (очевидно, потому, что оба – города 18‐го и 19‐го веков). Это очень трудно схватить на фотографии, но улицы, дворцы, речки-Мойки, мосты на них – это все Питер, как живой. То есть – Ленинград. Потом взял билет на будущее воскресенье в Staatsoper на «Парсифаль» – надо же его хоть раз в жизни послушать! Потом пошел осмотреть дворец Вильгельма 1-го. Это – небольшой двухэтажный дом. Если в полтора раза повысить потолки в доме Холчевой[338], то выйдет как раз!.. Сам старый император (он дожил до 91 года) жил в первом этаже, в 4 комнатах, совсем не больших. Убранство их простое, но все завалено кучами всяких подарков (бронзы, безделушек, фотокарточек и т. д.). Комнаты его жены во 2‐м этаже, их штук 6, они больше и пышнее, но это все шуточки по сравнению с Зимним дворцом. Все хорошие и дорогие вещи, сколько их есть, все без исключения дарены шурину Николаем 1‐м, женатым на стариковой сестре. Совсем был бедный и скромный царь. Завтракал он от спешки всегда стóя, ему ставили поднос на краешек шкафа, подобного Татьянину желтому. Очень любил окно, у себя на 1‐м этаже, и раскланиваться с подданными. Окна выходят прямешенько на Unter den Linden. После этого посещения я пообедал и пошел в Karstadt-Haus, где купил пару славных книжек за 3.20. Затем приехал домой, но, очевидно из‐за воскресенья, почты нету. Надо быть, завтра утром. Что делается сегодня в Karstadt-Haus! Народищу куда больше, чем в Мосторге после получки. Все Fahrtreppen (эскалаторы) битком набиты, а около них стоят приказчики и погоняют: живей, живей! Но никто не злится отчего-то.

Вот, письмо это приедет к вам, ребятки, в день отдыха (см. признаки делимости на 5), в Рождество (см. журнал «Безбожник»), а от меня оно уезжает в многознаменательный трехмесячный юбилей того момента, как я сидел в полутемном русском купе и был настроен весьма уныло и грустно. Вспоминал эйдетическим способом последние зрительные впечатления от вас на перроне, трехмесячный срок впереди представлял себе очень смутно и все это резюмировал так: «Скорей бы только приехать в Париж. Там – отдохну». Все это настраивает на воспоминания: «Я родился в…»[339]

23/XII, 20:30. На этом месте меня прервали. Вошел – не «разноцветная девица»[340], а влез мой скучный старый сосед. Он просидел у меня больше часа, и когда он наконец ушел, то я так устал и так хотел спать, что в голове не оказалось ни одной мысли. И я и в самом деле лег спать. Поэтому продолжаю сегодня, но уже из осторожности не напишу ни о своем появлении на свет, ни о собачьем налоге[341], а то опять прервут.

Сегодня утром пришло наконец письмо от Атцлера с официальным подтверждением заказа на кимоциклокамеры. Затем появился приехавший из Дортмунда Горкин, которому я был очень рад. Он рассказал, что в Дортмунде все время шла усиленная циклосъемка, в которой приняли участие и еще новые сотрудники и их темы. Горкин привез мне переписанный и выправленный перевод моей «зеркальной» статьи, которую он же увезет обратно. Она тотчас же пойдет в Arbeitsphysiologie, и, по его словам, публика в Дортмунде очень ею заинтересована. Горкин же привез и чемодан с камерой, но я его не буду отправлять к вам с Немцовой, едущей завтра, так как камера должна сперва пойти к Тринклеру, а разница во времени выходит очень небольшая; да и Немцова такая дурища, что я бы все равно побоялся ей доверить. Таких дур надо бить, по-моему, хотя пользы все равно будет мало. Отправились с Горкиным первым делом в Торгпредство, где он себе накупил всякой муры: бритву, Füllfeder[342], еще что-то; кстати, удалось выяснить, что и с пишущей машинкой ничего выйти не может; это я все дóма расскажу подробнее. ‹…› Потом пообедали и поехали на автобусе в страшенную даль, во Friedenau, к мастеру будущей камеры, Engelke. Ехать от центра верст 7, и все время по непрерывным Литейным и Каменноостровским. ‹…› У Энгельке я