Годы тренировок не прошли даром: мне удалось проглотить крутящийся на языке ответ.

— Дорогой, — я улыбнулась через силу. — Я же не могу оставить практику ради светских развлечений!

— Ты вполне можешь сидеть дома, я зарабатываю достаточно, чтобы содержать семью! А эти хель тебя подстрекают!

— Они всего лишь хотят получить то, за что заплатили авансом, — пожала плечами я.

Лицо мужа потемнело. Напоминание о том, что звание полковника он получил отнюдь не за воинские заслуги, никогда не приводило Ингольва в хорошее настроение. Однако от опасной темы он благоразумно ушел.

— Ты так и не сказала, почему общалась с этим драконом!

Скрывать правду я не собиралась. Я так долго балансировала на краю обрыва, что теперь безразлично следила за осыпающимися из-под ног камнями. Сорвусь? Пусть.

Радость от известия, что с Валерианом все в порядке, сменилась прежней решимостью.

— Потому что с его помощью я выяснила, что змею мне подкинула Ингрид! — отчеканила я, глядя прямо в глаза мужа.

— Змею?! — вытаращился на меня он, и я едва не рассмеялась — от облегчения и от того, сколь комично это смотрелось. Ингольв смотрел так, будто всерьез сомневался в моем душевном здравии, а значит, он не знал о планах любовницы. — Мирра, что ты несешь?!

— Ты ведь хотел услышать правду, — пожала плечами я. — А правда состоит в том, что милая Ингрид отчего-то меня невзлюбила. — Я полюбовалась алыми пятнами, которые загорелись на скулах Ингольва, и продолжила: — И вчера она подкинула в «Уртехюс» змею. К счастью, дракон услышал мой крик и поспешил на помощь. Вот и все!

При виде растерянности Ингольва меня на мгновение даже кольнула жалость. Он все никак не мог поверить в столь некрасивые поступки возлюбленной.

— Взгляни, — я подняла манжету платья и протянула руку запястьем вверх. На белой коже выделялись едва начавшие желтеть синяки, а чуть ниже, у основания большого пальца — следы змеиных зубов. — Надеюсь, ты не думаешь, что я сама их проделала… скажем, шилом?

Ингольв отрицательно мотнул головой, завороженно глядя на мою руку. Потом заговорил хрипло:

— Ты уверена, что это — она?

Надо думать, он с трудом пересиливал искушение объявить меня обманщицей.

— Уверена, — кивнула я. — Во-первых, ее видел Исмир. А во-вторых, согласись, в наших краях непросто отыскать змею. Не знаю, где она ее раздобыла…

— У доктора Ильина есть несколько ужей, для каких-то опытов, — нехотя сознался Ингольв.

Я кивнула, принимая объяснение.

— К тому же на улице холодно, змее полагалось впасть в спячку, а не набрасываться на меня. — Заметила я, поправляя рукав. Ингольв вздохнул с облегчением и наконец сумел отвести взгляд. — Полагаю, кровь ванов помогла твоей милой Ингрид это устроить!

На шее и висках мужа вздулись вены.

— Не называй ее так! — потребовал он резко.

— Почему? — спросила я легкомысленно, поднимая с пола оброненную во время нашего объяснения шаль. — Тогда как я должна называть твою любовницу?

— Мирра! — рявкнул Ингольв, выходя из себя. Пахло от него колкой злостью лимонной травы, напоминающим бензин чайным деревом обиды и кислой клюквой смущения.

Он только зыркнул на меня исподлобья, тяжело дыша. А меня несло, словно поезд между станциями. Только стучали колеса (нет, это кровь стучит в висках) и свистели слова, бьющие в лицо не хуже встречного ветра.

— Прости, — развела руками я и притворно повинилась: — Я позабыла, что жене не положено замечать такие вещи!

— Прекрати! — велел Ингольв, не выдержав. Больно схватив за плечи, встряхнул. — Слышишь, прекрати! Иначе…

— Иначе — что? — спросила я бестрепетно, глядя прямо в голубые глаза навыкате, сейчас испещренные красными прожилками, должно быть, из-за бессонной ночи.

Боги, милосердные мои боги, ради чего я терпела эти два года?! Ради сына? И что это дало? Несмотря на мое сопротивление, Ингольв устроил все так, что я смогу видеть Валериана не чаще нескольких раз в год. А ведь пройдет всего несколько лет, мой мальчик вырастет и совсем перестанет во мне нуждаться! Сердце защемило, протестуя против этой почти кощунственной мысли.

Так ради чего?! Приличия, долг, супружеские клятвы? К йотуну! Я чувствовала себя волчицей, отгрызающей себе лапу, чтобы освободиться из капкана.

Ингольв и раньше не слишком со мной считался, а теперь… Стоя рядом с мужем, я отчетливо понимала, что дальше будет хуже. Ингрид не перестанет настраивать Ингольва против меня, и он рано или поздно всерьез задумается, как чудесно бы ему жилось без опостылевшей жены. А Валериан окажется в жерновах. Быть может, лучше сразу вычеркнуть себя из его жизни?

— Послушай, я приструню ее. Увезу отсюда, сегодня же. Слышишь? — Ингольв так просительно заглянул мне в глаза, что сердце мое оборвалось. Он не переживал, что я могла пострадать, волновался только, как бы я не заявила в полицию. И ради Ингрид он готов был меня просить — гордый Ингольв, который не просил ни о чем и никогда!

— Спасибо, хоть не стал лгать, что бросишь ее, — произнесла я с иронией. И, будто бросаясь с головой в море: — Ингольв, я хочу уйти.

— Уйти? Куда уйти? — не понял он.

— Куда-нибудь, — проговорила я легко, словно речь шла о каких-то мелочах. — От тебя.

Раздельное проживание по взаимному согласию — это выход. Права мужа при этом по-прежнему будут всецело принадлежать Ингольву, но можно договориться, что он не станет ими пользоваться. В конце концов, что ему за дело до меня, когда у него есть Ингрид?

— Ты с ума сошла! — судя по кисло-сладкому запаху неспелых вишен, слова эти никак не умещались в его голове. — А как же хель?! И что подумают люди?

Я горько усмехнулась. Значит, первая мысль Ингольва была о хель, точнее, о том, что предпримут они, если мы с мужем будем жить порознь. Вдруг отберут дом, звание, должность? Разумеется, в наши семейные отношения или, скажем, в вопросы опеки над Валерианом ледяные вмешиваться не будут. «Людям — тепло, а хель — лед!»[37], как гласит известный принцип. А вот собственные подарки они вправе отнять в любой момент.

Смешок мой от Ингольва не укрылся. Муж нахмурился и резко сказал:

— Я против. Об этом не может быть и речи! А тем более сейчас, когда… — он оборвал свою речь, будто спохватившись, и нервно хрустнул пальцами. — В конце концов, подумай о сыне!

— Два года, — произнесла я тихо. Тошнота накатывала волнами, то отступая, то подбираясь к самому горлу. — Целых два года я думала только о нем. Когда ты бегал за каждой юбкой, когда позволял своему отцу и даже слугам меня унижать, когда запрещал мне заниматься тем, что составляет смысл моей жизни. Я думала только о том, что не могу оставить Валериана. А потом оказалось, что ты легко и просто можешь отобрать его у меня и так. И я ничего, ровным счетом ничего не могу с этим поделать!