Вместе со взрывом в глиняные стены со свистом и шипом впились осколки, темнота огласилась криками, началась ответная стрельба.

Подсоединяя очередной магазин, Вареник вдруг поймал себя на том, что он без устали лупит по одному месту в темноте — по тому, где только что в зеленых кругах ночного бинокля крались враги. Их же там уже нет! — какая простая, но «дорогая» истина. Паша Маслов вон через ночной прицел, а я…

До этой мысли Григорий не может вспомнить первые мгновения боя. Дышал ли он вообще? Потому что только теперь, когда перевел дух, обнаружились ватные ноги и нехватка воздуха в легких. Одно может сказать о себе уверенно: не струсил. Ну, а если уж совсем откровенно, то испугался. И боялся, как бы не замолк автомат. Сколько же времени прошло, если он расстрелял почти все магазины? Потом, много раз вспоминая эти первые мгновения первого боя, он признается самому себе: в этот момент жила в нем только одна мысль, одно желание — чтобы не умолкал автомат. Пока автомат работает, его не убьют, не ранят…

А бой становился совсем другим. Душманы вели странный огонь: одиночными частыми выстрелами, но прицельно. Видимо, они хорошо знали местность и ориентировались в темноте. В проеме окна то и дело посвистывали пули, не давая высунуться и приглядеться. «Мы что, одни ведем бой? Где же остальные наши?» — недоумевал Гриша, присоединяя к автомату последний снаряженный магазин, и вдруг увидел: справа от них по деревьям, за которые отступили уцелевшие душманы, ударили дружные строчки трассеров. Духи ответили гранатометом. Слепящим ярко‑алым шаром граната ударила в соседний дувал, окутав их клубами афганской глиняной пыли. Маслов засек гранатометчика, но у него тоже кончился магазин. «Скорее!» — крикнул он Варенику, а у того тоже последний снаряженный. А тут еще от пыли в носу засвербило, глаза к небу повело.

— Да скорее же! — Маслов не сводил глаз с точки в пространстве, откуда следующий выстрел может душу на небо отправить. Вареник отсоединил магазин и вложил в протянутую Пашину руку. Теперь уже сам Гриша трясся в нетерпении: отчего медлит Паша, долго смотрит в ночной прицел. Наконец его автомат затрясся в длинной очереди почти одновременно со вспышкой гранатомета, и вторая граната с грохотом пронеслась в сторону… Успел.

— Готов, сволочь, — устало опустился Маслов на глиняный пол. И наступила тишина. Гриша опасливо посмотрел на запыленное лицо Маслова. Сейчас он откроет глаза, сурово посмотрит на него и врежет за расстрелянные попусту магазины. А Маслов, хотя действительно после двух глубоких вздохов открыл глаза, но посмотрел на Гришу, улыбнулся, подмигнул и пропел, доставая сигарету:

— Я научу их свободу любить!

Гриша вдруг сообразил, что Маслов‑то тоже ведь расстрелял все магазины, значит, и ему было страшно! Значит, не такой уж последний солдат Вареник!

Осела пыль, и стало заметно, что рассвет приблизился. Уже без ночного бинокля можно было различить на том месте чернеющие трупы и того, в белых одеждах, среди них.

К лежащим на тропе с разных сторон устало и как бы через силу шли наши разведчики, ставя оружие на предохранители, отирая кепками взмокшие лбы и шеи, все еще, хотя уже без прежнего пыла, матеря духов. С лучами солнца стало ясно, что опасность миновала, а ушедших душманов не догнать, третий взвод расположился отдыхать. Разожгли костры, грели чай в найденных в дувалах чайниках, открывали консервы, умывались из арыков, ждали бронегруппу.

За завтраком Маслов вдруг неожиданно хлопнул Вареника по плечу и громко, чтобы все слышали, сказал:

— А молодежь‑то у нас ничего! Можно в разведку брать.

Ержан и Вовка чувствовали себя обойденными на пиру: к их позициям душманы даже не приблизились. Им оставалось только с учащенным сердцебиением слушать треск и грохот боя в отдалении. Но сейчас они с восхищением смотрели на своего друга Гришу и тоже чувствовали себя именинниками. К тому же Вовка понял, что командир окончательно простил ему ночной конфуз. Хотелось скорее тут же, по‑губински, что‑нибудь придумать такое‑этакое, заковыристое, а родилось только неуклюжее:

— Если хочешь пулю в зад, поезжай в Джелалабад!

Но он, кажется, достиг своего. Все весело смеялись, и Маслов тоже. А из‑за дувалов уже послышался отдаленный гул бронегруппы.

— Это наша земля, и мы не отдадим ее чужакам! — гневно, нервными взрывами вскрикивал Каир‑Хан, потрясая крепко сжатым кулаком, из которого меж пальцев брызгал песок, перед опущенными головами командиров боевых групп. — А вы? Вместо того чтобы наводить ужас на шурави, трусливо бегаете от них, как зайцы. Бросаете своих погибших братьев! Позорите наш уезд перед всеми моджахедами!

Лицо главаря душманов, изуродованное год назад осколком советской бомбы и мокрое от пота, было страшным, но еще страшнее были слова, а еще страшнее — то, что могло последовать за ними.

— Как же ты мог, Исмар, как же ты мог?! — не успокаивался Каир‑Хан. — Ведь твой отец, уважаемый всеми Насруддин, два года назад остался под развалинами родового дувала вместе с половиной твоих братьев и сестер, а его уцелевший сын показывает спину тем, кто сделал его сиротой! Позор! Если собираетесь так же воевать и дальше, — обернулся он к остальным, — то лучше наденьте чадру и идите чистить котлы! Заготавливать на зиму кизяк! А жен своих пришлите сюда. С оружием! С ними я пойду бить неверных.

— Отец! Отец, прости нас! — взмолились афганцы, пряча в ладони горящие от стыда лица. Юный Исмар в безумной ярости катался по земле, до крови кусая кулаки.

— Я отомщу им за отца! Я отмщу им за всех! Я их головы на колья вокруг твоего дувала насажу!.. Я им все кишки…

— Хватит! — оборвал его вождь, внезапно перейдя с крика на усталый хрип. Шрам над левой бровью опустился и погасил адский огонь страшного изуродованного глаза. — Слова — товар дешевый, делом докажешь, чего они стоят. Сегодня же ночью с остатками отряда пойдешь прямо в Шамархейль, в самое логово врагов. Там и дашь волю своим чувствам, а мне обязательно приведешь одного‑двух пленных для обмена на наших людей. И тогда я, может быть, прощу тебя. Мохаммад‑Голь прикроет тебя при отходе.

— Да, господин! — с поклоном отозвался крайний из стоящих командиров, в огромной серо‑зеленой чалме.

Каир‑Хан тяжело отдышался и, оттолкнув Исмара, пытавшегося поймать и поцеловать его руку, продолжал нервно прохаживаться с заложенными за спину руками вдоль шеренги подчиненных. Высоко в небе прокатился отдаленный рокот звена штурмовиков… Главарь, прищурившись здоровым правым глазом, проводил взглядом едва заметные в голубой выси крохотные точки самолетов и с ненавистью прошипел:

— В Кунар пошли… Сегодня уже в третий раз… Видно, Абдулхака не дает покоя их гарнизонам. Вот вам пример, каким надо быть воину! — ткнул он пальцем в сторону Асадабада.

После короткой молитвы за успешный рейд Каир‑Хан отпустил командиров отдыхать и готовиться к выступлению, как только стемнеет.