Когда стали перекочевывать, запрягли мне четырех хоров. Летом можно ездить на объезженном хоре, рога обпилены. Но я очень не любил ездить на них и остался на чумовище. Эти хоры были Петки Сумарокова, я сказал, что лучше их заколоть ножом. Мать стала страшно ругать меня.

Хорошо, пока отошел, пока поехал – там уже чумы поставлены, чай кипит. Петка ко мне подходит: «Что ж ты, – говорит, – не забил на мясо этих оленей?» Он сам говорил: «Я лучше их на мясо забью, чем на них поеду».

Александр Сумароков считался жадным, а Никифор (Мика) Сумароков – очень добрым. Он воевал на германской войне, худым-худым приехал на Колгуев, одна шея торчала, как у куропатки. И на войне он дал богу такое слово: «если живой останусь, всю жизнь буду помогать бедным». Он забой устраивал в августе – начале сентября. Мясо солили в бочках и грузили на карбас; шкуры оставляли. Оленеводы сырую шкуру сушили, выделывали, шили одежду и обувь. Эту одежду он на следующий год забирал, а сырые опять оставлял, не брал. У него на забое всегда много народу работало, потому что он бедным отдавал печень, голову, потроха. И на карбасе привозил еще работников на забой. У него очень быстро забой заканчивался, хотя он каждый год забивал примерно 100 оленей на Колгуеве. Главным работником был у него ненец Петря. Ему он тоже мясо забивал. Мика (Никифор) очень хорошо ловил оленей. Наших два аркана сращивал вместе, чтоб дальше кидать.

Сумароков говорил: «Состоятельный человек водку каждый день не пьет. Бедный пьет, поэтому и плохо живет». Так Никифор Сумароков говорил. Дословно: «Водка – это не еда для богатого, водка – еда бедного человека».

Александр, Яков, те забивали меньше. В основном выменивали пушнину на продукты у своих работников. Целыми мешками пушнину вывозили. Песцов ловили деревянными «пастями» (там его давилка давит, ни одного изъяна в шкуре нет). Александр запрещал отдавать песцов на сторону (были еще купцы Павлов, Дитятев, Лудников, Попов). Александр сам ловил оленей, сам браковал. Часть стада у него была на Колгуеве, часть на той земле, в Оксино. Рассказывали, как в Оксино он забой вел. Вообще со стороны работников не брал, чтоб не платить. Все делала его семья и родственники. Все работали: мать, сестра. Сестра внутренности собирала в деревянные ящики. Целый день. Откуда только силы у ней бралися? А мать Сумарокова тоже, русская старушка, оленей разделывала сама, снимала шкуры.

Люди говорили: «Эта старуха научилась так разделывать оленей из-за своей жадности и скупости». Купец привозил одежду своим пастухам. Членам семьи – ничего не выдавал. Я у Александра пастухом не числился, и однажды только получил в подарок рубашку для малицы. Они уже сшитую одежду привозили, чтоб не возить лишней ткани. А рубашки шили в Оксино мать и сестра.

Когда купец поднимался в стадо, стадом распоряжался он сам, хозяин. Забить оленя – не забить – это все дело было купца. Но он всегда следил: как последний кусок пошел в ход – так нового оленя забивали. Купец Павлов на Колгуеве был, как приехали красные. Они купеческих оленей всех забили. Всех оленей всех купцов. Очень много оленей. Дед Григория Ивановича (Ардеева) пас оленей у купцов-ижемцев, коми-народа, Чупрова и Терентьева. У Павлова оленеводом был старик Инако (его потомки в Хангурее сейчас).

2.Новые времена

Первый учитель был Усов, второй Аксенов. Усов детей не учил, взрослых только. Школы еще не было, учил по стойбищам. Он хорошо знал ненецкий язык. Но мне в ликбезе надоело, возраст-то был большой. Так и не выучился по-русски.

Усов учил вечером, днем ходил на куропаток охотиться. Советская власть запрещала оленей забивать. Усов заставлял весной бить перелетных птиц, летом – линных гусей.

Усов когда от отца уехал, в новое стойбище попал. Там адскую жизнь устроили ему. Чай не варили ему. Из общего чайника даже не наливали ему. Он за водой ходил на озеро с эмалированной кружкой. Там он на ужин покупал гуся у хозяев.

Усов пришел в наш сарай и там в дверях оставил записку. Чтоб его забрали обратно. Я все-таки учился в ликбезе, прочитал эту записку. Говорю своим: «Русский хочет вернуться, записку оставил». Брат Ефим поехал за ним.

Потом он в Пашином стойбище учил. Он по стойбищам ездил, а заодно следил, чтоб не забивали оленей. Тайком от него они там забили оленей на шкуры (одежда нужна была, и зимнюю ремонтировать надо), а мясо засолили в бочках и запрятали в землю. От Паши уехал он в Бугрино: там были факторские дома, где теперь склады и магазин. Будущий председатель островного совета Мирон Иванович Евсюгин там азы грамоты освоил.

Мирон Иванович, когда председателем стал, ходил в фуражке с кокардой, с золотым якорем и гербом, а пальто черное и все пуговицы золотые (он у русских выменял морскую фуражку и шинель, думал – так должны все начальники ходить). Производил впечатление. А секретарь был, Афанасий Павлович – он ходил в матросской бескозырке и матросском бушлате, тоже пуговицы золотые. Еще носил бескозырку и морскую шинель Майков пекарь. Старики Мирона побаивались – «очень большим начальником стал». Ведь никого, кроме купцов, люди не видели прежде на Колгуеве. А мы глупые были, не понимали.

3. Гололед.

Не знаю, в какие года был на острове гололед[63]. Люди ходили по тундре, собирали своих оленей. Председатель тоже ходил. Однажды зашли в чей-то сарай. Стали чай пить. Мирон достал свой мешок, говорит: «Когда у человека деньги есть, чужое есть стыдно». Достаю и я свой мешок.

– Ты чего?

– Да, если деньги есть, – говорю, – стыдно чужое есть.

Пришли в факторское стадо. Мирон, как председатель, всем дал по два оленя. Чтоб на упряжках искать. А я отказался. Потому что они сдохнут. А возмещать придется своими оленями. Лучше я буду ходить пешком. А Мирон уже был обижен на меня за тот разговор, и сказал:

– Ну, какой скупой ты оказался, не жалеешь даже своих ног.

А я же вижу: эти олени двух километров не пройдут, упадут. Я вообще-то шутя сказал, просто видел, что бесполезно их запрягать.

Оленей потом нашли возле сопки Пунача, на северной стороне.

Еще один плохой год был из-за оледенения. Мы собирали по тундре оленей и набрели на мой продуктовый сарай – чин. Достали сгущеное молоко, вскипятили чай. Степан взял было сгущеное молоко, но Кузьма (брат жены) выхватил у него банку: «с него достаточно будет и сухарей».

Жена говорит: «Дикость какая, разве можно жалеть банку со сгущенкой?»

Кузьма был скверного характера, вспыльчивый, алкоголик. Так и сгорел от пьянства потом. А тогда сам съел всю сгущенку, а Степану дал только чаем пустую банку омыть.

Оленей собирать начинали, когда появлялись первые проталины. Телята маленькие, хоры – все сдохли. Некоторым приходилось дрова с берега моря таскать пешком. Многие даже ходили пешком ловить песцов, ставить капканы. Песцов было довольно много в тот год. Но больше всего добыл я и отец Санко (Александра Михайловича). Другие пропадали в гостях целыми неделями. Старик Павел пошел даже искать своего сына Афоню по стойбищам – вот как тот пропал. У некоторых кончились продукты вообще. Жили только на мясе оленей, которых забивали сразу 5–6, когда начинался гололед. Такой закон был: иначе все равно сдохнут. Дед Павел поехал в стойбище к Евдокиму и выпросил там целый мешок муки. Другие тоже ходили по стойбищам, меняли друг у друга муку, сахар, чай, поскольку в поселок ехать – оленей не было, а ходить далеко. Я отдал старику Павлу бочку мяса осеннего забоя за новые ездовые нарты. Прошло время, он привозит еще одни нарты, еще мяса просит. Я говорю: сходи в тот сарай мой, возьми бочку мяса. «Нет, – говорит, – очень далеко». Как это так, не понимаю: ему надо, а он идти не хочет?! У него сыновья взрослые были, ленивые очень. Один дед Павел только и кормил свое стойбище. Там муки взял, там сахару, там мяса…