Удоси ни в кого не верил, ни в шаманов, ни в чертей. И я такой же. Удоси сказал одному шаману, который грозил ему болезнью: назначь день. Если в назначенный день умирать буду, то поверю, что ты шаман, а так болезней много. Тот сразу замолчал.

Один шаман, из новоземельских (раньше был морской рейс Архангельск – Бугрино – Новая Земля и новоземельских много у нас бывало) мне говорит: разрежь меня на семь частей – и я снова срастусь. В сильном подпитии он был, я ему не поверил. «С чего я начну? – говорю. – Голову тебе сначала отрезать, или ногу? Или лопатку? Я все-таки сомневаюсь…»

Тот отрезвел, говорит: «Ладно, раз сомневаешься, тогда не надо».

Все хотят быть шаманами, но настоящих шаманов очень мало. Большие шаманы о своей силе ничего не говорят – что могут, чего не могут – вообще молчат. Говорить – значит, силу тратить.

Один холостой мужик, когда надоело ему холостовать, жену себе вырезал из корня дерева. За жену он сам говорил, а за себя тоже сам отвечал. И вот однажды он пришел с охоты, а корень спрашивает его: «Ну, что ты добыл?». Он говорит: «Ничего». Тут корень говорит: «Ну, раз ничего, я тебя съем сейчас». Он испугался, корень изрубил в щепки и сжег в огне.

Как гусей делили. Много гусей набили. А дележка гусей так идет: всех сваливают в кучу, а охотники встают в круг. Кричат: «Взяли!» – схватил гуся. «Взяли!» – еще схватил. «Еще взяли!» – так до четырех раз. А потом берут те, кому надо, у кого семья большая, потому что им не хватает.

Охотились с русскими. Я глянул: русский начальник такого гуся жирного добыл… Как бы завладеть этим гусем? Решил так: когда дележка начнется, русский этого гуся положит в кучу, мы сверху его покроем гусями другими. Как дам команду «Взяли!» ты, Кузьма, пихай руку вниз и хватай серого гуся. Ладно, свалили гусей, встали в круг. «Взяли!». Русский сразу своего гуся за шею схватил. «У меня гусь жирный был», – смеется. Догадался, что хотели его провести. Так и не обхитрили русского начальника.

Есть такая у нас борьба: перетягивание друг друга через нарты за ремень. Павел Соболев вызвал меня, поставил пять оленей: «У нас, говорит, года проходят, а мы еще не мерялись силой, давай посоревнуемся». Я согласился. Соболев вызвал, а ремень не взял. Если ремень взял – при свидетелях – все, не отступайся. Проиграешь – проиграл. И что-то он передумал: «Ты, говорит, хорошо питаешься, а мы кое как, и силы-то нету…» И отменил это дело…

Кобелек взят был у русских щенком, очень быстро бегал и догонял запросто лисиц (лиса вообще быстро сдается: километров 15 пробежит, потом ноги задние устают, волочиться начинают). Сделал его охотничьей собакой, а на оленя не пускал, потому что он и оленя запросто заганивал. Весной он однажды погнался за быком, загнал его насмерть: у него ноги сделались как палки, судороги.

Звали его Ямдо («короткошерстный»). Как-то раз на охоте заметил я, как охотник, Ефим, гоняет лису. Ямдо увидел лису, догнал, увел от него, схватил, пару раз встряхнул за шиворот, как кусок шкуры – и все, лиса готова. Принес в чум.

Двух черных песцов он догнал.

Я его любил и берег, ноги особенно. До места охоты на нартах возил.

Судьба его такая: во время войны у школы кончились дрова и по всей тундре собирали собак для упряжек, возить с моря дрова. И Ямдо забрали. Он сумел из поселка сбежать, да, видно, был голодный, почуял песцовую приманку и попал в капкан. Так и замерз.

В тридцатые годы был охотник такой, Большаков. Он отличался тем, что ездил без хорея[65]. В те времена олени были быстрые, выносливые. У меня оленей для лихой езды не было, да я и не старался иметь, старался иметь оленей транспортных. У нас был олень, по силе подобный лошади. Так и не смогли подобрать ему пару: он в упряжке любого оленя мог заморить.

А во время войны, в 44–45 годах, когда с русскими геодезистами работали вместе, уже была у меня упряжка оленей ездовых, очень быстрых. Капканы проверять на них было нельзя: они от остановок бешеными делались совершенно. И вот на этой упряжке один раз с начальником экспедиции, Аркадием, поехали в поселок на брагу. Обратно ехали с глубокого похмелья. И олени понеслись. Аркадий кричит: «Потише нельзя ехать?!» Вперед смотреть – снег в лицо летит, назад – голова кружится, руки замерзли…

– Да я, – кричу, – не гоню их, они сами так идут. И будут идти, пока не пробегутся как следует.

Аркадий после этого боялся их. Говорил: «У тебя, Никита, сколько оленей, а ты все этих запрягаешь».

После Аркадия на тех же оленях поехал сватать Костю (у него жена умерла) к старику Ваньке (у него дочь была вдова). Костя непутевый мужик был. Посватал его, сели в нарты обратно ехать, тронул оленей – глядь – а Кости нет. Из упряжки выпасть было величайшим позором. Это значит, вообще ни на что не годный человек. А Костя еще лежит в снегу, руки-ноги задрал.

– Ты что лежишь-то? Как ты с нарт умудрился свалиться?

– Да я хотел удержаться, а их нет уже.

Сильная упряжка до сорока километров в час идет по тундре.

6. Экспедиции.

В жизни я все делал: бревна таскал, рыбачил, знаки строил с экспедициями. Постоянно. Никогда в покое не оставляли меня, разве что не сидел в тюрьме на железной веревке. Почему так поступали – никак не пойму.

С экспедициями тяжело было, но платили очень хорошо. В 44–45 годах работал с Аркадием, знаки строил. На Артельную сопку целый месяц бревна возил, больше двухсот, а знак так и не построили. На Песчанку тоже месяц целый возил. Все на своих оленях, целую зиму.

Аркадий очень ловкий, очень сильный был человек. На оленях ездил очень быстро. Он сначала немного рассердился на меня. Я бревна грузил, вспотел весь – а он ходит, свеженький. Я по лбу ладонью провел – мол, лоб у меня мокрый, а у тебя сухой. Не понравилось ему такое дело. Он шубу скинул, в одном свитере остался. И стал грузить. Пока я одну грузовую нарту загружу, он – две. Хорошо работали с ним, хоть я не говорил по-русски. Часто Аркадий спрашивал:

– Там какой грунт?

Не понимаю.

Возьмет топор, начнет землю рубить, пальцем показывает:

– Так какой грунт? Какой грунт?

Я смеюсь, ничего не понимаю.

Во время войны была бригада, они возили по стойбищам несколько женщин: те танцевали, пели, в общем, культработа. Это были учительницы, работники фактории и магазина. И вот раз привезли их в наше стойбище. А женщины потребовали, чтоб отвезли их еще дальше, в соседнее. Начальник экспедиции, Аркадий, сказал: «Для них ни одного оленя не дадим. Кто их привез, тот пусть и увозит». Сильно истощились олени, таская бревна. Я подумал, как бы не было с председателем неприятностей, но Аркадий сказал: «Этот вопрос решать буду я сам». И Андрианыч, крупный начальник, тоже оленей не дал. В результате они в стойбище пешком пошли. Оно ведь недалеко было, видно.