из грифонов, возмутятся. Не в его власти преступать закон предков. Все под Богом, и базилевс тоже, как ни высоко стоит трон его.

Ренольд всё это также знал. Он понимал, что Мануилу нелегко будет убрать с престола антиохийского князя, не имея для его смещения законных оснований. Был бы первенец Констанс постарше, тогда другое дело, заменить им Ренольда, и дело с концом. Старший сын покойного Раймунда де Пуатье, подрастающий Боэмунд — законный претендент в будущем, камешек в сапоге. Он и без того уже в немалой степени тревожил и мать и отчима. С каждым годом мальчишка становился всё несноснее. Дерзил княгине, вёл себя вызывающе, хотя некоторых из сверстников, с которыми играл и постигал рыцарскую науку, побаивался. В общем, рос подлым и трусоватым, но при этом заносчивым сверх всякой меры. Едва ли покойный отец пришёл бы в восторг, увидев своего подросшего первенца.

Однако такой возможности у Раймунда не имелось. Его преемнику на престоле и в постели Сирийской Наследницы, по счастью, также не приходилось часто видеться с княжичем Боэмундом, который чем-то очень напоминал Ренольду одиннадцатого «рыцаря из Буанотта».

Пару раз князь лично отстегал наглеца плёткой по мягкому месту. Впервые, когда княжич избил младшего брата, Бальдуэна, второй раз, когда на рукоприкладство пожаловалась Филиппа. В дальнейшем князь поручал исполнение наказаний рыцарям, ведавшим воспитанием мальчиков. Внушение помогало, но ненадолго.

Более всего злила Ренольда бесцеремонность, с которой Боэмунд позволял себе врываться в спальню Констанс. Он не раз делал это с того времени, когда маленьким застал тут мать и её будущего мужа, по счастью, за разговором. Тогда вина за поведение мальчика полностью ложилась на нянек, но теперь он вырос, сделался отроком и уже прекрасно разбирался в делах взрослых. Тем не менее это не мешало княжичу входить к матери, когда заблагорассудится, и без всяких предисловий чего-либо требовать.

— Епископ Жерар человек мудрый, — ласковым, убаюкивающим голосом проговорила Констанс. — Он говорит, что для базилевса весь вопрос заключается в престиже. Он потерял его в Апулии и на Кипре, теперь постарается отыграться здесь.

Княгиня взяла широкую жилистую, покрытую мозолями, коричневую от загара кисть мужа в свои белые пухлые ладошки и, поднеся к губам, нежно поцеловала.

— Езжайте к Мануилу сами, государь, — продолжала она. — Принесите ему извинения. Покайтесь перед ним. Он будет рад принять вашу покорность без боя. Он уже удовлетворил своё честолюбие полководца, наказав киликийских грифонов. Он с радостью примет вас и простит, ведь ему не хочется славы погубителя великого христианского города. Ваши завистники и недруги умолкнут, увидев, что гроза прошла над вашей головой, нимало не повредив вам.

Ренольд посмотрел в большие, глубокие карие глаза жены и погладил её по чёрным волосам. Он привлёк её к себе, и княгиня сама не поняла, как оказалась сидящей у него на колене, так легко, так быстро это случилось. Нельзя сказать, что она не знала, отчего сегодня надела красную шёлковую рубаху, ту самую, в которой была в тот день, когда молодой красавец пилигрим овладел ею на кресле, как простой служанкой.

Именно этого она и ждала, именно это и произошло. Оба вдруг сделались такими же, как раньше, как в старые времена, точно ушли назад в прошлое на целых десять лет. Потом супруг отнёс её на кровать, и там они вновь и вновь ласкали друг друга со страстью юнцов и с искусством опытных любовников. Утром они поднялись хотя и совершенно невыспавшимися, но с отличным настроением.

Княгиня ещё лежала под одеялом, а Ренольд, решив не звать слугу, принялся одеваться сам. Он уже натягивал сапоги, когда из-за двери спальни донёсся какой-то грохот, крики и даже, как показалось князю, плач.

Бравый кельт бросил взгляд в сторону, туда, где остался лежать боевой меч в ножнах. Другой клинок, покороче, уже висел на поясе. На обдумывание ситуации ушло не больше секунды. Сообразив, что схватить оружие он ещё успеет, князь решил пока остаться на месте. Выражение лица Ренольда не сулило возмутителям спокойствия ничего хорошего. Кто бы ни собирался ворваться в комнату, ему придётся здорово пожалеть об этом. Князь не сомневался, что некто, пока ещё неизвестный, бежит именно сюда, так и случилось. Дверь распахнулась, и в спальню влетела растрёпанная молодая служанка.

— Ваше сиятельство! Государыня! — заполошно закричала она, бросаясь на ковёр возле кровати. — Матушка княгиня! Ваше сиятельство! Спасите! Спасите! Убивают! Убивают!

Девушка оказалась настолько перепуганной, что не могла вполне адекватно оценивать окружающее. Она не сразу даже заметила, что в комнате находится сам князь.

— Что случилось, Анна? — растерянно проговорила княгиня, стремясь высвободить из цепких пальцев служанки свою руку. — Что произошло? Турки напали?! Пожар?! Восстание?!

— Нет! Нет! — девушка отчаянно замотала головой. — Нет! Ваш сын! Ваш сын, ваше сиятельство!

— Что? Что с Рено́, подлая?! Что с ним?!

Княгиня вырвала руку и замахнулась, чтобы ударить служанку, как-то и не подумав при этом, что если бы что-то и правда произошло с младшим сыном, то сюда прибежали бы его няньки, а не эта девица, которая ловко увернулась от руки госпожи, успев крикнуть:

— Не с ним, ваше сиятельство! Не с ним! Ваш сын Боэмон! Он... то есть их светлость зарезали лакея и его жену!..

— Что ты несёшь?! — громко спросил Ренольд. — Зачем он их зарезал?!

— Ой, государь! — Анна отшатнулась от кровати и, сложив ладони, как для молитвы, захлопала глазами. — Они обезумели, схватили меч и ударили Никитора за то, что тот хотел спасти свою жену...

Ренольд находился за кроватью с другой стороны, однако с высоты своего роста прекрасно видел глупое, перепуганное лицо девицы. Князь хотел прогнать её прочь, но передумал.

— ... а потом опять ударили! И ещё и ещё! Били, пока тот не упал! Крови, крови-то сколько, как будто свинью зарезали!

— А жена что же? — спросил князь, прикидывая, как это из такого небольшого человека, как лакей Никифор, могло вытечь так много крови? Хотя, возможно, Никифором звали другого, наоборот, большого? Их только чёрт разберёт!

— Княжич и её зарезали! А теперь меня ищут! Спасите, ваше сиятельство! Они в злобе! Зарежут меня!

— На кой чёрт ты ему нужна?! — рассердился Ренольд. — Что это значит, зарежет? Он кем себя вообразил?!

В этот момент из-за двери вновь послышался шум и ругань.

— Где эта сука?! Где потаскушка Анна?! — кричал кто-то. Голос то давал «петуха», то, наоборот,