Князь не сомневался в таком исходе дела. Никто из ромеев не осмелился рискнуть своей жизнью. Лукавил князь, когда говорил, что предлагает выгодную сделку. И верно, для франков решить дело поединком — явление обычное, но не для осторожных византийских вельмож и тем более изнеженных граждан Кипра. Михаил Врана также не стал пытать счастья, резонно полагая, что на его вызов может откликнуться сам предводитель варваров.

Однако Ренольд ошибся. Несмотря ни на что, в монастыре всё же нашёлся некто, готовый сразиться в поединке, и не с кем-нибудь, а с самим командиром экспедиции. Правда, смельчак этот на случай своей победы выдвинул собственное условие. И, как это не удивительно, князь принял вызов.

Была уже полночь, когда в шатёр Ренольда явился необычный посетитель, точнее посетительница. Она желала говорить с вождём франков только наедине.

— Что привело вас ко мне, матушка? — проговорил удалой кельт, даже и не стараясь скрыть того, что приятно удивлён. Он не раз вспоминал о настоятельнице за несколько часов, что прошли после их разговора. — Позвольте же узнать это и то, как вас зовут.

— Гельвеция моё имя. Мне будет приятнее, если вы, мессир, так и станете называть меня. А привело меня к вам вот что. Я хочу сразиться с вами...

— Со мной?!

— Да.

— И каким же оружием станем мы биться?

Ответ настоятельницы в немалой степени поразил князя.

— Тем, которым вы так старательно похвалялись передо мной, — высокомерно и в то же время лукаво улыбаясь, проговорила Гельвеция. — Вот свеча, — женщина извлекла из складок одежды тонкую свечку не более чем в палец длиной, — если она догорит раньше, чем ваш лук пошлёт стрелу, я проиграла, если же наоборот — победа за мной, и вы принимаете мои условия.

Ренольд засмеялся.

— Что ж, — сказал он, — я выслушаю ваши условия, матушка Гельвеция. Можете выдвигать любые, так как мне всё равно не придётся их выполнять. Мой лук полностью послушен стрелку. Однако любопытство есть любопытство, что же такое вы хотели бы получить взамен?

— Не многое. Раньше всего я помогу вам пробраться в крепость.

— Даже так?! — с жаром воскликнул Ренольд.

— Вы не слишком-то терпеливы, мессир, — пожурила матушка князя. — Пожалуй, мне стоит изменить условия поединка, чтобы он выглядел честным. Я укорочу время состязания ровно вполовину.

С этими словами Гельвеция переломила свечку пополам и, как ни в чём не бывало, продолжала:

— Я помогу вам проникнуть в монастырь сегодня же ночью. Но вы должны пообещать мне, что ни одна из сестёр не пострадает. Я говорю не об их жизнях, а об их целомудрии. Ни один из ваших солдат не посмеет прикоснуться к ним даже пальцем. Для пущей уверенности я запру их в подвале, но не век же им там сидеть? Пообещайте мне это, и уже на рассвете вы сможете двинуться дальше. Помните, дука Иоанн ещё не побеждён.

Князь свёл брови и от волнения принялся теребить ус, а потом сказал:

— Я готов принять такие условия. Хотя, сказать по правде, если бы вы не выставляли их, я бы и без того согласился не трогать ваших сестёр. К чему мне терять солдат и тратить время на бессмысленный штурм? Вы откроете ворота?

— Нет, — покачала головой Гельвеция. — Я проведу ваших людей через подземный ход.

— Идёт, — Ренольд ударил себя по коленке. — Однако, если вы проиграете, а вы проиграете, то я свободен от каких-либо обязательств в отношении целомудрия сестёр... А они что, действительно целомудренны?

— В некотором смысле, — загадочно улыбнулась настоятельница. — Близость с грубым мужчиной для многих из них — тяжкое испытание. Не нужно заставлять их страдать без нужды. Это всё равно, что топтать копытами коней прекрасные цветы... Ну так начнём?

Как протекал поединок и чем он закончился, можно лишь предполагать. Известно одно: ночью рыцарям удалось проникнуть в монастырь, и наутро единственным живым мужчиной-ромеем там оставался сам Михаил Врана, убивать которого князь запретил под страхом сурового наказания. Пожалуй, не будет преувеличением также утверждать, что сами монахини оказались среди тех редких счастливиц, которым на Кипре в те на века памятные дни не пришлось испытать сомнительного удовольствия объятий пьяной от крови и вина солдатни. Монастырь, если можно так выразиться, удостоился статуса заповедника, где разрешалось «охотиться» только самому князю и лишь немногим из его приближённых.

Случай с прекрасными почитательницами Киприды[116], милостиво пощажёнными победоносными франками и их союзниками, сделался единственным идиллическим эпизодом в цепи событий, из которых составился Кипрский поход Ренольда и Тороса. По единодушному утверждению историков, воины князей Антиохии и Киликии творили на острове такое, что могли бы претендовать на право занять место рядом с прославившимися своими зверствами гуннами и монголами. Трудно что-либо возразить. Хотя думается, что не многие войны проходили без грабежей, убийств мирных жителей, изнасилований женщин.

После того как франки и их союзники разгромили войско Иоанна Комнина, а самого киприарха захватили в плен, ничто уже не могло помешать им изгоном взять Левкозию[117]. Скот и людей гнали к берегу, чтобы грузить на корабли; стариков, слабых и больных, короче говоря, тех, кто не мог идти, убивали.

Кошмар продолжался три недели. Корабли захватчиков ломились от добычи. Всех знатных мужей Кипра, включая Врану и Иоанна, Ренольд увёз в Антиохию, кроме тех из них, кого с укороченными носами отослали в Константинополь, дабы подвигнуть базилевса к решительным действиям в отношении уплаты выкупа.

Мануил мог только топать ногами и грозить кулаком своему нахальному вассалу. Экспедиция базилевса в Апулию с треском провалилась. Соединённые силы норманнов и германцев разгромили ромеев при Брундизии. Это была последняя попытка Бизантиума вернуть свои земли на Западе. С тех пор Константинополь лишь с большим или меньшим успехом оборонялся от наступавших латинян.

На Востоке у базилевса дела обстояли не намного лучше. Гурки, в свою очередь, так же упорно не желали считаться с мечтами Комнинов об империи с границами времён Юстиниана Первого. Однако междоусобицы, начавшиеся в Малой Азии сразу же после кончины султана Икониума, Масуда, всё же давали Мануилу надежду. Вместе с тем о немедленных и решительных действиях против князя Антиохии не могло быть и речи.

А у победоносного Ренольда появились совершенно неожиданные проблемы. Уже осенью 1156 года большинству правителей Леванта и Вавилонии стало не до войны.

Казалось, сама Земля взбунтовалась против людишек, не умеющих