— Мстить им за то, как они со мной поступают, а затем мстить себе за то, какой я стала, этим пачкая себя еще больше. Но гнев и ненависть невозможно выплеснуть из себя без остатка. Они не гаснут, лишь тлеют, дожидаясь первого порыва ветра, чтобы снова разгореться, причиняя новые ожоги — пока однажды не поймешь, что внутри тебя все выжжено. В какой-то момент я решила убить себя. Я ничего с собой не сделала, но начала покорно дожидаться тех, кто выполнит неприятную работу за меня. Почему я просто сдалась, почему не попыталась излечить себя? Не понимаю, — Наёмница положила ладонь на свой горячий лоб. — Наверное, я боюсь снова оказаться беспомощной.

— Беззащитной? — тихо, очень осторожно спросил Намбо. — Ты это хотела сказать?

— Нет. Да, — заставила себя ответить Наёмница. Она ухмыльнулась и продолжила безразличным тоном, хотя горечь распустилась в ней ядовитым цветком: — В то время, когда я стала злой, я будто одеревенела. Меня больше ничего не могло ранить. Происходящее перестало казаться мне неправильным. Мы убиваем друг друга, жестоки друг к другу — все так, как и должно быть.

— А что ты думаешь сейчас? — спросил Намбо.

— Не знаю. У меня в голове все перепуталось… Со мной так много всего случилось за последние дни, я не понимаю и половины из этих событий… хотя, пожалуй, я понимаю все… — с минуту она сидела без движения и молчала, хотя внутри все кипело. Потом выпалила, вытирая глаза: — Мне так грустно — из-за меня самой, из-за тебя. Что мы стали частью всего этого. Что мы не справились.

Ей хотелось бродить от стены до стены, чтобы хоть как-то успокоить тоску и ярость, взметнувшиеся в ее душе, но все, что она могла сделать, — это встать и спустя пару шагов сразу споткнуться обо что-то.

— Проклятье! Да откуда здесь весь этот хлам?!

— Полагаю, когда-то на этом месте был жилой дом, — терпеливо объяснил Намбо. — В ходе строительства тюрьмы дом был разрушен или надстроен. Но несколько подвальных помещений уцелело. Те, что были расположены на самой глубине… Мы под землей сейчас. Глубокая могила, — Намбо помолчал. — В этом есть что-то печальное — дом сменился тюрьмой. Я думал об этом, умирая.

— Тебе было страшно? — спросила Наёмница, на секунду позабыв свой собственный страх.

— Наверное. Но мое умирание не продлилось долго — когда они бросили меня, я был уже почти мертв — в моем теле не осталось ни одной целой кости. Я лежал, истекал кровью и думал о всякой ерунде. А затем вдруг осознал, что боль прекратилась. Не веря своим ощущениям, я попытался подняться, и мне удалось это сделать без каких-либо усилий — тело потеряло вес… В первый момент меня обрадовало случившееся — я не мертв. Но вскоре осознал, что я и не жив… Мне никогда не приходило в голову, что, превратив всю мою жизнь в ложь, я превращаю в ложь и свою смерть, — Намбо всхлипывал от отчаяния. — Теперь я не могу успокоиться, не могу исчезнуть. Мне нет места в мире живых и нет в мире мертвых, и я остаюсь там, где я есть — навсегда заперт в этих стенах, схожу с ума от тоски. Тюрьму разрушат века, но я по-прежнему буду бродить по руинам. Вечность. Я повторяю себе: «Ты мертв, теперь ты можешь успокоиться» — но после всей моей лжи не могу себе поверить.

— Мне жаль тебя… — произнесла Наёмница настолько тихо, что едва себя услышала. Даже если эти слова не были правдой в момент, когда они были произнесены, они стали правдой в следующий, и сострадание хлынуло сквозь нее, как река.

«А ведь я так долго была безжалостна, — подумала Наёмница. — Я была как камень…»

Теперь этот камень кровоточил.

— Только правда спасет меня, какой бы невыносимой она ни была, — прошептал Намбо. — Но как мне разыскать ее?

— Правда… — рассеянно повторила Наёмница. — Невыносимая правда… — ей вдруг припомнилось то распирающее чувство страха, что возникало в ее животе, стоило ей бросить взгляд на конверт. Чего плохие люди боятся больше всего? Узнать, какую мерзость они из себя представляют. — Что… — голос прозвучал сипло, и она прокашлялась. — Что, если я ношу правду с собой?

Запустив руку под рубаху, она вытащила конверт. Провела пальцами по гладкой бумаге, но не ощутила прежнего ужаса. Значит ли это, что письмо больше не предназначается ей? Почему? Что она изменила? Или что-то изменилось в ней? Она стала менее плохой?

— Я… я… — Наёмница облизала вдруг пересохшие губы. — Кайша… я думаю, это тебе.

Намбо замер, и Наёмница услышала его свистящее дыхание.

— Возьми письмо, — сочувственно поторопила Наёмница. Она отчасти жалела, что потеряла шанс узнать все о себе. Даже то, что окажется совершенно невыносимым. Впрочем… только отчасти.

Когда призрачные руки коснулись конверта, тот надорвался сам собой… Наёмница ошиблась — это письмо можно было прочесть и в полной темноте. Буквы сияли столь нестерпимо ярко, что она закрыла глаза.

— Прежде, чем я прочту его, — торопливо заговорил Намбо, — я должен признаться тебе… Я солгал, утверждая, что отсюда нет выхода. Я обнаружил его после… с моим измененным зрением… когда было уже поздно. Я умер, лежа прямо над тайным ходом, так и не узнав, куда он ведет, — он рассмеялся.

Наёмница жадно выслушала его объяснения, а затем Намбо затих, читая письмо. Она услышала его горький, тоскливый плач, а затем смех, отдаляющийся с каждой секундой… и Намбо пропал. Письмо еще с минуту реяло в воздухе, озаряя тьму истиной, а затем с тихим хлопком исчезло и оно.

Куда отправляются души умерших? Где они обретают покой? А письмо? Куда устремилось оно? Увидит ли кто-либо еще этот старый конверт с красной сургучной печатью? «Вряд ли, — ответила себе Наёмница. И затем: — Может быть».

***

Выход. Если верить Кайше, он располагался где-то здесь, хотя сама идея туннеля, устремляющегося из подвальной комнаты вниз, казалась абсурдной. Несомненно, процесс прокладывания туннеля был трудоемким и сопряженным со многими сложностями. Наёмница и представить не могла, зачем кто-то стал так заморачиваться. Разве что у него была очень важная цель…

Сейчас ей уже казалось, что весь этот хлам, загромождающий подвальную комнату, был притащен сюда не просто так, а с целью утаить наличие колодца. Сдвигая предметы один за другим, она ползала на коленях, ощупывая земляной пол. Эх, вот бы ей видеть в темноте, словно какой-нибудь ночной зверек…

Где-то в подвале должен находиться труп… Наёмница сморщила нос от усиливающейся вони и