— Все, — сказала Линда, — конец.

— Никакой не конец, — прошептала Зебра. — Я буду помнить об этом всю жизнь. Всегда буду чувствовать этот канат на шее.

Снова грохнул выстрел, потом еще два. Линда и Зебра услышали голоса, какие-то команды, визг срывающихся с места машин, вой сирен. Потом все стихло.

Линда приказала Зебре сидеть на месте, осторожно поднялась и выглянула из-за стены. Вся церковь была окружена полицейскими, они почему-то стояли совершенно неподвижно. Как на картине, подумала Линда. Она заметила отца и подошла к нему. Отец взял ее руку. Он был очень бледен.

— Оба ушли, — сказал он. — И Вестин, и Лангоос. Их надо взять.

Он прервался — кто-то сунул ему мобильный телефон. Он послушал и вернул телефон, не сказав ни слова.

— Грузовик, груженный динамитом, взорвался в домском соборе в Лунде. Сорвал цепи ограждения и врезался в западную колокольню. Полный хаос, никто не знает, сколько убитых. Но в остальных местах их, похоже, удалось остановить. Двадцать человек уже арестовано.

— Почему они это делали?

— Потому что верили в Бога и любили Бога, — ответил он. — Не думаю, чтобы Бог платил им тем же.

Они помолчали.

— Трудно было нас найти? — спросила Линда.

— Вообще говоря, нетрудно, — сказал он. — Лундвалль дал почти абсолютно точные координаты. Здесь всего две церкви. Подъехали и заглянули в окно.

Вновь наступило молчание. Линда знала, что они думают об одном и том же. Что было бы, если бы она не имела возможности дать им координаты?

— Чей мобильник? — спросил он, и она сразу поняла, что он имеет в виду.

— Анны. Она все же опомнилась.

Они пошли к Зебре. Тело Анны грузили в черную машину.

— Не верю, чтобы он хотел застрелить Анну. Скорее всего, нечаянно нажал курок.

— Мы возьмем его, — сказал отец. — Тогда и узнаем.

Зебра поднялась с земли. Ее бил озноб.

— Я поеду с ней, — сказала Линда. — Я знаю, что наделала глупостей.

— Мне будет спокойнее, когда ты наденешь форму и я буду знать, что ты сидишь в машине с напарником и кружишь по Истаду.

— Мой мобильник лежит в песке в Сандхаммарене.

— Мы туда кого-нибудь пошлем, он наберет твой номер и будет ходить туда-сюда, пока песок не подаст голос.

Свартман завернул Зебру в одеяло, она забралась на заднее сиденье и съежилась в уголке.

— Я останусь у нее, — сказала Линда.

— А ты-то как?

— Пока не знаю. Единственное, в чем я уверена, — что в понедельник начну работать.

— Передохни неделю, — сказал отец, — никакой спешки нет.

Линда села в машину, и они уехали. Низко над ними пролетел заходящий на посадку самолет. Линда смотрела в окно. Коричневатая глинистая земля, редкие кусты… Природа уже засыпает, подумала Линда, не в силах оторвать глаз от унылого сконского пейзажа. И что нужно мне сейчас больше всего — это сон. Мне надо выспаться. А потом снова вернуться к невыносимому уже ожиданию, но теперь ждать осталось совсем чуть-чуть. Невидимый мундир можно будет выкинуть и надеть вполне видимый и реальный. Надо бы спросить Свартмана, как он оценивает шансы, что они возьмут Вестина и Лангооса, но она промолчала. Сейчас ей почему-то это было неинтересно.

Потом. Не сейчас. Заморозки, осень, зима… думать она будет потом. Она положила голову на Зебрино плечо, закрыла глаза и вдруг увидела перед собой лицо Эрика Вестина. В тот последний момент, когда Анна начала оседать на пол. Только теперь она поняла, какое отчаяние было в его лице. Отчаяние и одиночество. Человек, потерявший все.

Она снова посмотрела в окно. Эрик Вестин постепенно растворился в жемчужной дымке тумана.

Машина остановилась на Мариагатан. Зебра спалю. Линда осторожно разбудила ее:

— Приехали. Мы приехали. Теперь все позади.

В понедельник 10 сентября в Сконе было холодно и ветрено. Линда не выспалась — ей удалось задремать только под утро. Она проснулась оттого, что отец вошел в спальню и присел на край кровати. Как в детстве, подумала она. Отец всегда присаживался к ней на кроватку. Мать — почти никогда.

Он спросил, как спалось. Она сказала правду — спалось скверно, мучили кошмары.

Накануне звонила Лиза Хольгерссон и сказала, что Линда может подождать с выходом на работу еще неделю. Линда запротестовала — она не хотела больше откладывать, несмотря на все случившееся. Наконец они договорились, что Линда в понедельник возьмет выходной, а во вторник утром явится на работу.

Он встал:

— Мне пора. Чем ты собираешься заняться?

— Навещу Зебру. Ей надо с кем-то выговориться. Честно говоря, и мне тоже.

Они провели день с Зеброй. У той в квартире непрерывно звонил телефон — ее одолевали вопросами журналисты. Не выдержав, они сбежали на Мариагатан. Малыша взяла соседка, Айна Русберг. Они все время возвращались к одному и тому же — что случилось с Анной? Может ли кто-то ответить на этот вопрос?

— Она всю жизнь тосковала по отцу, — сказала Линда. — И, когда он наконец объявился, она не хотела даже думать, что он в чем-то неправ, что бы он ни говорил или ни делал.

Зебра, всегда веселая и говорливая Зебра молчала. Линда знала, о чем она думает. Она чудом спаслась, и если бы она погибла, вина за это лежала бы не только на Аннином отце, но и на самой Анне.

Среди дня позвонил отец и рассказал, что у Генриетты случился нервный припадок, она пыталась покончить с жизнью и ее увезли в больницу. Линда вдруг вспомнила ее концерт для четырех вздыхающих голосов. Все, что у нее осталось. Вздохи погибшей дочери на магнитофонной ленте.

— Она оставила на столе записку, — продолжал отец, — пыталась объяснить, почему она так странно себя вела. Она просто-напросто панически боялась Эрика — он ее запугал досмерти. Сказал, что если она проговорится, то ее и Анну ждет смерть. Все это наверняка чистая правда. И все же ей надо было попытаться как-то дать понять, что происходит.

— Она написала что-нибудь о нашем последнем разговоре? — спросила Линда.

— За окном стоял Тургейр Лангоос. Она приоткрыла окно, хотела, чтобы он услышал, что она их не выдала.

— Тургейр Лангоос у него был орудием устрашения.

— Он очень хорошо знал людей, не забывай.

— Какие-нибудь зацепки есть?

— Скорее всего, мы их возьмем. Розыск объявлен по всему миру, в первоочередном порядке. Но не исключено, что они опять где-нибудь укроются и начнут все сначала — новые цели, новые последователи.

— Я не понимаю, кто может за ними идти? Кто может поверить, что все эти убийства угодны Богу?