И мы повернули на восток, к южным отрогам, остановившись в полумиле от железнодорожной линии. Отряд находился в тридцатифутовой лощине, а я, взяв с собой несколько человек, пошел дальше, к линии, слегка отклонившейся к востоку в обход выступа, на котором мы расположились. Этот выступ заканчивался плоской, как стол, площадкой на высоте в пятьдесят футов над железнодорожным полотном и был обращен на север.

Рельсы проходили через лощину по высокой насыпи, в которой был двухпролетный мост для сброса дождевой воды. Место представлялось идеальным для установки подрывного заряда. То была наша первая попытка установки мин электрического действия, и мы не имели представления о том, как это должно было произойти, но понимали, что эффект будет выше, если уложить заряд поверх пролета. Тогда, как бы ни оказался поврежден локомотив, мост должен был рухнуть, а вагоны сойти с рельсов. Выступ был великолепной огневой позицией для Стокса. Для автоматического оружия он был высоковат, но продольный огонь будет весьма эффективным, независимо от того, с какой стороны появится поезд. И мы решили смириться с недостатками навесного огня. Хорошо, что оба моих британских подопечных будут в одном месте, в безопасности от любой неожиданности, имея возможность независимого отхода на пересеченную местность. Стокс в тот день болел дизентерией. Вероятно, его желудок не выдержал мудоварской воды. По-видимому, немногие англичане способны противостоять подобным заболеваниям.

Вернувшись к верблюдам, мы сняли вьюки и отпустили животных свободно пастись около скал, в которых находилась выработка по добыче соли. Вольноотпущенники тащили к выбранному месту миномет Стокса с боеприпасами, пулеметы Льюиса, взрывчатку с изолированным проводом, магнето и инструменты. Сержанты устанавливали свои игрушки на террасе, а мы тем временем спустились вниз, к мосту, чтобы вырыть в насыпи между шпалами нишу для закладки пятидесяти фунтов пироксилина. Мы содрали бумагу, в которую были завернуты отдельные шашки взрывчатки, разогрев на солнце, соединили их в общую желеобразную массу и положили ее в мешок.

Закладка заряда была делом нелегким. Откосы насыпи оказались крутыми, и в скрытом кармане между нею и склоном горы ветром надуло много песка. Туда никто не хотел идти, в конце концов, осторожно ступая, отправился я. На гладкой поверхности оставались четко выделявшиеся следы моих ног. Мне приходилось собирать в свой плащ выбрасываемый с пути балласт и, без конца повторяя это путешествие, относить к дренажной трубе, откуда его естественным путем уносила вода по галечному руслу. У меня ушло почти два часа на рытье ниши и на маскировку заряда. Потом была трудная работа по прокладке тяжелых кабелей от детонатора к холмам, откуда мы должны были взорвать мину. Верхний слой песка представлял собою твердую корку, и ее приходилось взламывать, чтобы закопать провода. Они были жесткими, от этого деформировалась покрытая рябью от ветра поверхность песка, и змеистые полосы этих неровностей было легко обнаружить. При заглублении провода в одном месте он выпирал в другом. В конце концов пришлось прижимать провода камнями, которые, в свою очередь, необходимо было прикапывать ценой новых значительных нарушений поверхности грунта.

После всего этого приходилось присыпать песком следы на волнистой поверхности и, наконец, за отсутствием мехов, размахивая плащом, имитировать разглаживающее действие ветра. Вся работа заняла пять часов, после чего была успешно завершена: ни мне, ни кому другому не было видно, где заложен заряд или где проходят зарытые провода. Они тянулись на расстояние двести ярдов к подрывной машинке, расположенной за гребнем, на котором должны были залечь наши стрелки.

Провода были достаточно длинны, чтобы пройти с гребня во впадину. Там мы соединили оба провода с электрической подрывной машинкой. Это было идеальное место как для нее, так и для того, кто должен был привести ее в действие, правда, отсюда не был виден мост.

Однако это означало лишь то, что этот человек должен будет нажать рукоятку по сигналу с точки, находившейся впереди него на расстоянии пятидесяти футов, с которой был виден также и мост. Лучший раб Фейсала Салем просил оказать ему эту честь и встретил решение радостным криком. Конец дня до самого вечера был потрачен на то, чтобы научить его это делать, и он прекрасно справлялся со своей задачей, нажимая на рукоятку точно в момент, когда я взмахивал рукой при входе на мост воображаемого поезда.

Мы отправились обратно в лагерь, оставив одного человека для наблюдения за линией. Наш багаж мы нашли брошенным без охраны и, поискав глазами остальных спутников, обнаружили их сидевшими на фоне позолоченного закатом неба на высоком гребне. Их было отлично видно как с севера, так и с юга. Мы крикнули им, чтобы они либо легли на землю, либо спустились с горы, но они не двинулись с места.

Наконец мы побежали наверх, чтобы стащить их с линии видимого снизу горизонта, но было уже поздно. Их заметили турки с небольшого горного поста у Халлат-Аммара, в четырех милях к югу от нас, и открыли огонь. Бедуины были прекрасными мастерами маскировки на местности, но в своем презрении к тупости турок даже не попытались им ответить. Гребень, на котором они сидели, был виден как из Мудовары, так и из Халлат-Аммара, и они явно напугали турок своим неожиданным угрожающим поведением.

Однако на нас опустился вечерний мрак, и мы поняли, что должны выспаться в ожидании событий следующего дня. Возможно, турки решат, что мы ушли, если наш лагерь утром будет выглядеть покинутым. Поэтому мы развели костры в глубоком ущелье, напекли хлеба и с комфортом поужинали. Общими для нас задачами было сплочение нашей разношерстной публики в единый отряд и достижение согласия о признании нашим вождем Зааля.

Постепенно рассвело, и мы часами смотрели на пустое полотно железной дороги и на мирную жизнь солдат на станции. Постоянной заботой Зааля и его хромого кузена Ховеймиля было прятать нас от глаз противника, хотя это было и нелегко из-за ненасытной неугомонности бедуинов, которые не могли усидеть на одном месте и десяти минут, нервничали, стремились что-то делать или о чем-то громко разговаривали. Этот недостаток ставил их гораздо ниже флегматичных англичан в условиях долгого утомительного ожидания. Отчасти это объясняло и ненадежность их желудков в обороне. В тот день они нас очень рассердили.

Возможно, что турки в конце концов нас заметили, потому что в девять часов около сорока солдат вышли из палаток на вершине горы под Халлат-Аммаром и направились вольным строем в южном направлении. Если бы мы оставили их в покое, они отогнали бы нас от нашей мины за какой-нибудь час. Если бы мы напали на них с нашей превосходящей численностью и прогнали их обратно, это было бы отмечено руководством железной дороги и движение по ней остановили бы. Положение было затруднительным, и в конце концов мы решили послать тридцать человек для постепенного сдерживания вражеского патруля и вытеснения его в горы. Это позволило бы скрыть нашу главную позицию и убедить турок в том, что у нас нет ни значительных сил, ни какой-то важной цели.

Несколько часов этот план работал так, как мы и рассчитывали. Перестрелка была беспорядочной и на дальней дистанции. Постоянный патруль уверенно продефилировал с юга мимо нашего холма, по нашей мине, в сторону Мудовары, не обнаружив нашего присутствия. Он состоял из восьми солдат и толстого капрала, хмурившего брови от жары: было уже больше одиннадцати часов, и солнце палило действительно ужасно. Когда он проходил мимо нас на расстоянии одной или двух миль, было видно, что усталость этого любителя пеших прогулок явно становилась для него слишком изнурительной. Он завел свою группу в тень от дренажного сооружения, под своды которого медленно протекал холодок восточного ветра; они с удобством разлеглись на мягком песке, напились воды из своих фляг, покурили и в конце концов уснули. Мы решили, что это был полуденный отдых, который каждый солидный турок в Аравии считал принципиально важным, и пауза, которую они себе позволили, говорила о том, что они либо разуверились в опасности, либо просто ничего не подозревают. Однако мы заблуждались.