— Ты говоришь о том, как живут смертные, да? Что ж, хорошо, что нас миновала их участь. — Кивнула она.

— Иначе и быть не могло. — Вздохнул я, обнимая ее за плечи. Это последнее нежное прикосновение — все, что у нас осталось, но и оно не могло длиться вечно, поскольку законы мира, в котором мы все еще обитали, гласят, что одно событие непременно должно смениться другим…

— Нам пора возвращаться. — Наконец сказала Афина. — Зачем тянуть? Еще немного, и я узнаю, что чувствуют смертные, когда из их глаз текут слезы, а мне это совсем не интересно… Только не говори Одину, что я проиграла наш с ним спор, ладно?

Я изумленно поднял брови — за кого она меня принимает, хотел бы я знать?!

— Я знаю, что ты не скажешь. Но этого недостаточно. Надо сделать так, чтобы он не догадался. Он ведь довольно проницателен… Мы сможем держать себя так, словно ничего не было?

— Все было так замечательно, что я не слишком-то верю, что это действительно произошло со мной. — Улыбнулся я. — Поэтому мне будет очень легко вести себя так, словно ничего не случилось…

— И мне тоже. — Кивнула она. — Пошли отсюда, ладно?

— Обернись, и ты увидишь огни костров. — Сказал я, неохотно снимая руку с ее плеча — навсегда. — Мы уже вернулись, и я сам не знаю, как это у нас получилось…

— Какая разница, как? Главное, что мы уже там, где нам следует быть. — Афина резко развернулась и пошла туда, где сияли золотистые огоньки. Я смотрел ей вслед и равнодушно думал, что мой личный апокалипсис можно считать состоявшимся — какая, к черту, разница, что будет дальше!

— Где вы пропадали? — Ворчливо спросил Один, когда я уселся неподалеку от него, вытянул ноги и полез в карман за сигаретами — впервые за черт знает сколько времени мне ужасно хотелось закурить.

— Помнишь Одиссея? — Лениво откликнулся я. Один равнодушно помотал головой. — Да помнишь ты его: приятель Афины, которого вы посылали к Локи…

— А, Улисс… Что, у него тоже несколько имен?

— Насколько я знаю, всего два… Парень очень хотел дезертировать — он решил, что сейчас самое время оказаться в каком-нибудь ином мире — а наша Паллада приняла его каприз близко к сердцу. Она неделями ныла, просила меня попробовать ему помочь. Ну, я и попробовал…

— Дался вам этот Улисс! — Проворчал Один. — Столько времени потеряли понапрасну… — И тут же заинтересованно спросил:

— И что, у тебя получилось? Ты отправил его в какой-то другой мир? Такое возможно?

— Может быть. — Я пожал плечами. — По крайней мере, отсюда он исчез, это точно! А вот где он оказался… Честно говоря, я сам понятия не имею!

— Ну и пес с ним. — Мне показалось, что Один уже утратил интерес к этому разговору. — Я ждал тебя. Я должен тебе кое-что показать. Пока вы с Палладой маялись дурью, я решил раскинуть руны — напоследок… Теперь гляди.

Он достал откуда-то из-под плаща маленький кисет из черной кожи и одним резким движением высыпал оттуда груду абрикосовых косточек. У меня челюсть легла на грудь: я-то думал, что руны Одина должны быть вырезаны на черепах мертвых берсерков, или, на худой конец на коре Иггдрасиля… в общем, не знаю, на чем, но уж никак не на абрикосовых косточках, это точно!

— Видишь? — Требовательно спросил он. — Они гладкие, как в тот день, когда их извлекли из плодов.

— Вижу. — Растерянно согласился я. — И что здесь удивительного?

— Иногда ты кажешься мне сущим дурнем! — Сердито сказал он. — Я сам вырезал на них знаки — на всех, кроме одной: руна Вейрд, символ великой пустоты должна оставаться чистой… Теперь мои знаки исчезли — ты понимаешь, что это означает? Все мои руны стали одной-единственной руной Вейрд.

— И что означает твоя руна Вейрд? — Помертвевшими губами спросил я. — Пустоту?

Небытие?

— Не все так просто! — Торжественно заявил Один. — Вейрд — это знак непознаваемого.

Остальные руны рассказывают нам о жизни и смерти, и лишь руна Вейрд говорит о том, что остается по другую сторону… Она требует полного доверия к непостижимому и обещает немедленную встречу с судьбой. Это добрый знак, Макс! Лучшее, на что мы могли рассчитывать… вернее, то, на что мы рассчитывать никак не могли!

— Если ты так говоришь, значит, так оно и есть. — Кивнул я, поднимаясь с земли.

— Куда это ты опять собрался? — Ворчливо спросил он.

— Я больше не могу сидеть на месте. Не могу ждать. Что-то тянет меня вперед — наверное, твое хваленое «непознаваемое»…

— Как скажешь. — Усмехнулся он. — Это твоя битва, тебе и решать!

На рассвете я огляделся, и с изумлением понял, что еду по окраине Берлина — по той самой улице, по которой я плутал ранним утром пятого мая. Ну да, конечно: я вернулся туда, где все началось — по крайней мере, для меня. В этом была какая-то дебильная логика, пугающая и озадачивающая — как когда-то в детстве меня испугал и озадачил нехитрый фокус с лентой Мебиуса.

«Вот оно, место Последней Битвы! — Ошеломленно подумал я. Внезапно мне стало весело. — Что ж, оно ничем не хуже и не лучше других! По крайней мере, Берлин не упоминается ни в одном из известных мне предсказаний, и это уже неплохо…»

— Знаешь, где мы? — Спросил я оказавшегося поблизости Анатоля. — Это Карлсхорст — восточная окраина Берлина. Вернее, юго-восточная… Ты здесь никогда не был?

Он равнодушно помотал головой, огляделся по сторонам и вдруг оживился.

— Надо прочитать какую-нибудь воодушевляющую лекцию Герингу и его коллегам.

Насколько я понимаю, у них есть дурная привычка проигрывать битву за Берлин.

Раньше это было их личное дело, но предстоящую битву за Берлин им прийдется выиграть — не знаю уж, у кого, но выиграть непременно!

— Мне нравится твое настроение. — Одобрительно сказал я. — Где ты им разжился?

— Там, где нас нет, Макс, — улыбнулся он, — где же еще?

— Макс, — позвала меня Афина, — ты тут?

— Во всяком случае, мои ощущения не противоречат этому утверждению. — Хмыкнул я и внимательно посмотрел на нее. Она показалась мне спокойной, немного надменной и равнодушно-веселой — как всегда, словно ничего не случилось с нами сегодня ночью неведомо где… и словно нам не предстояло заглянуть в самую глубокую бездну в ближайшие часы. Что ж, это было правильно… Мне оставалось только порадоваться силе ее неукротимого духа и постараться хоть немного походить на эту удивительную сероглазую — то ли богиню, то ли все-таки женщину!

— Хорошо, если так! — Рассмеялась она. — Тут ко мне привязался какой-то странный человек: он говорит, что мы все делаем не так… А он, дескать, знает, как правильно!

— Ну да, — вздохнул я, — мне всю жизнь везло на таких специальных ребят, которые приходят черт знает откуда, делают умное лицо и говорят, что «знают, как правильно»…

Впрочем, ничего удивительного: этим грешит большая часть человечества!