– Аааа! Что ты… – еще кричал один легионер, когда другой вонзил ему в грудь гладиус. Со всех сторон полетели арбалетные болты, стрелы и метательные пилумы. Крики начали раздаваться отовсюду, а растерявшийся инквизитор загнанно оглядывался, не в силах не то что остановить – понять, что происходит. Его верные воины, его легионеры, безжалостно убивали друг друга, будто наглотавшись воды из озера Отчаяния. У него на глазах они самозабвенно отнимали жизни у тех, кто еще пять минут назад стоял рядом с ними плечом к плечу. Каждый здесь и думать забыл о своем предводителе, святом кардинале Клементе Кельнском, и опаснейшем из опаснейших еретике Черном Лорде Деккере.

Нетопырь яростно взвизгнул, его большие глаза сузились, наливаясь кровью, но инквизитор не обратил на вампира никакого внимания. Он в это время с ужасом смотрел, как трезубец одного ауксилара пронзает тело другого в двух шагах от него, как уже успевшие окунуться в кровь гладиусы срубают головы, как стрелы, выпущенные одними лучниками в упор, пронзают рядом стоящих стрелков того же отряда.

Его Святейшество даже не пытался защититься или просто убежать, когда громадные челюсти сомкнулись на его шее. Казалось, он ничего так и не заметил…

Обезглавленное тело опустилось на землю, всего за несколько секунд погрузившись в лужу собственной крови. Крио с хрустом пережевывал лысую голову кардинала, после чего ее проглотил, издав довольное ворчание.

– Вот тебе и птичка, – зло усмехнулся Деккер, глядя, как разорванные перепонки крыльев нетопыря медленно, но верно затягиваются, а выбитые суставы вправляются. Странно, но Черный Лорд никогда бы не подумал, что такой худой старик может содержать в себе столько крови. Тело отца Клемента, разорванное на куски, исчезло в пасти нетопыря. Крио, склонив свою огромную голову, начал облизывать обагренные камни, словно какой-нибудь голодный кот, лакающий молоко из блюдца.

– Кто же виноват в том, что ты не выказал должного почтения Черному Лорду, имперец? Кто же виноват, что ты хотел предать огню и мечу эти земли? Разве не ты казнил моего друга, моего брата Анина? Разве не ты пытал Дориана?

Ответом ему были крики умирающих имперских легионеров и звон стали. Когда раны чудовища полностью излечились, когда оно отошло от кровавой лужи, насытившись, лишь тогда Деккер приказал ему взмыть в воздух. Крылья взмахнули раз, другой, и вскоре нетопырь и его хозяин исчезли в низких серых тучах.

Когорты Про́клятого легиона тем временем шагали в бой, накатываясь черной ржавой волной на отступающие к лагерю войска Империи Волка…

– Пора, – тихо проронил израненный обнаженный человек, поднимаясь с колен. Он говорил шепотом, но его услышали все присутствующие. Пленники в шатре инквизитора поднимались на ноги, поддерживая друг друга, помогая собратьям по несчастью. – Нам пора…

Дориан шагнул вперед, кандалы на руках тянули своим весом к земле и не позволяли как следует разогнуть шею и плечи. Стальной ошейник соединялся цепью с наручными оковами, и вся эта шипастая кованая громада весила никак не меньше семидесяти фунтов. Ноги пленника оставались свободны – инквизиторы посчитали излишним тратить на цепи для них металл и время: и верно, куда бежать из самого центра боевого лагеря?

Сказать по правде, Дориан и не собирался бежать. Грудь наполнилась воздухом, лишь только полог откинулся в сторону, хотя для любого другого здесь, казалось, нечем было дышать. Для любого другого?.. Никому его не понять. Когда тебя держат так, что ты не в силах даже пошевелиться, не в силах повернуть голову… Когда тебя заталкивают в огромный кованый саркофаг, отдаленно напоминающий формы женского тела… Когда шипы, будто длинные спицы, вонзаются тебе в плоть, проходят в спину, плечи, под ключицу… Ты не можешь умереть – ни один из жизненно-важных органов не задет… Ты можешь только реветь: «Будьте вы все прокляты! Будьте вы все… Будьте…» – твой крик постепенно затихает, обрывается, превращается в хрип, полный крови и боли. В голове у тебя не торчат шипы, но кажется, она проткнута насквозь не менее чем десятком из них. Из каждой раны боль течет жаром, кожа будто горит и плавится, а ты, стеная и хрипя, начинаешь ощущать, что к тебе плотно пригнана железная любовница, дарящая тебе последнюю утеху… она прижимается к тебе своим ледяным телом, будто бы обнимает сзади, ласково положив свою головку тебе на плечо и нашептывая в самое ухо мягкими, теплыми и страстными губами нежные слова. Но ты не можешь ничего разобрать из ее речи, остаются лишь скрипы. И все это – лишь жалкий ничтожный миг из тех мук, что еще предстоит вынести… А ведь тебя пока просто засунули внутрь, и это отнюдь не конец, нет – все только начинается… Будто эпитафия, зачитанная вслух по тебе, еще живому, но погребенному так, чтобы ты мог слышать, точнее – не мог не услышать, раздается скрип крышки. В тебя спереди вонзаются еще шипы, в бедра, пояс, ловко проходят между печенью и легким… так, чтобы ты не скончался здесь же… чтобы еще простоял в таком положении не менее трех положенных суток. Истекая всем, чем только можно истечь. Но более всего из тебя наружу льется ненависть… Ты кричишь: «Деккеееееер!!! Деккееееер!!!» – но сам не слышишь собственного голоса. Твое лицо застыло, будто залитое горячим воском, в диком крике: рот разорван, щеки растянулись, словно кожа на барабане, глаза зажаты неистово поднявшимися скулами. А где-то в горле, нет, даже выше – под небом ты ощущаешь неимоверный жар – то некая жуткая смесь крика и слез. Именно так они, эти прислужники добра и света, почитающие себя орудиями богини правды и справедливости, изгоняют нечисть из тел грешников! Они верны себе, они истово, до фанатизма верят в то, что делают благое дело, и вот от этого, а не от их жутких пыточных инструментов, жертве становится действительно страшно. Они неустанно молятся за спасение души «обретающего свет», за то, чтобы вся скверна вышла из него, они полагают, что путь из тела ей должен быть проложен кровью. Шипы «железной девы» впиваются отнюдь не в плоть – о нет! – в душу грешника… Но на их губах, на их похотливых старческих (а порою и молодых) лицах кистью веры, макаемой в оттенки тщеславия и лицемерия, нарисовано безумное наслаждение и удовлетворение, эти улыбки… эти тяжело и страстно вздымающиеся груди… Видят боги, с каким же трудом они себя сдерживали, чтобы не вонзить языки в щели «железной девы», слизывая текущую изнутри кровь. Но нет, они ведь не плотью питались – эти пиявки. Эти вампиры были намного опаснее и безжалостнее – их излюбленной снедью являлось страдание, нестерпимая мука.

Три дня… он не мог умереть. Три долгих, уводящих за грань безумия, дня и столько же не менее страшных ночей он глядел на мир сквозь узкую прорезь на уровне глаз, видел стоящих на коленях кругом инквизиторов в алых рясах, подпоясанных веревками, и тогда он молил, чтобы его распяли на кресте вместо Анина. Ну почему брату досталась настолько легкая смерть? Почему?! В то время как он…

После его выпустили, просто открыли замки, отворили крышку и вырвали его из жуткой металлической утробы. Они так это и называли – второе рождение… только отнюдь не мать здесь испытывала муку, ни одной живой матери никогда не пережить ничего подобного… «новорожденный» напоминал груду ошметков, потеряв целостность, он походил сейчас на нечто ужасное, бесформенное – на сгусток злобы, приправленный безумием и болью… Его излечили, а после швырнули к остальным – дожидаться…