по правительству и Совету труда и обороны, а также ключевые наркомы, руководители Госбанка, ВСНХ и другие весомые хозяйственники. Собирались они раз в неделю, обсуждая оперативные экономические вопросы. Формально участниками совещания значились Сталин, Ворошилов и некоторые другие союзники партийного вождя. Но заправлял там Рыков, он принимал решение о кадровом составе совещания. Этот орган не значился в Конституции, его придумал Рыков, а Политбюро узаконило в мае 1926 года. Сталин, знавший толк в аппаратных перетягиваниях каната, опасался, что это совещание рано или поздно может стать альтернативой Политбюро. А это уж точно не входило в планы генерального секретаря, который по кирпичику выстраивал свою политическую монополию, уничтожая последние реликты послереволюционной пестроты.

После нескольких писем Молотову Сталин начал достаточно осторожно прощупывать вопрос об отставке Рыкова и с другими соратниками. Столь важный вопрос требовал твердого согласия в рядах единомышленников.

Большинство из них видело новым председателем Совнаркома самого Сталина — и, думается, не из лести. Они поддерживали тенденцию централизации власти, осознавали лидерство Сталина и считали, что он должен совместить две главные должности в советской политической системе. Так и случится в мае 1941 года. Но в 1930-м Сталин считал этот шаг преждевременным. Во-первых, не существовало такой традиции: Ленин занимал лишь одну должность — председателя Совнаркома, а в партии оставался неформальным лидером. Второй аргумент — Сталину было удобнее дирижировать такими непредсказуемыми процессами, как коллективизация, немного со стороны, при случае критикуя перегибы и корректируя политику. В-третьих, имело некоторое значение грузинское происхождение Сталина. Сам он, отлично зная, что противники еще с 1917 года критикуют большевиков за «засилье инородцев», считал, что правительство должен возглавлять природный русский. Так и укрепилась в сознании генерального секретаря кандидатура Молотова — рыковского земляка по Вятской губернии, внука крепостных крестьян — опять же, как и Алексей Иванович. Он был явным представителем большинства. Сталин никогда не игнорировал такие «национальные вопросы» — одновременно и тонкие, и вульгарные. Уж он-то отлично понимал, насколько хрупка идеология интернационализма, насколько медленно она завоевывает людей. Это не означает, что на заметные позиции в то время выдвигали только великороссов, но о пропорциях задумывались всерьез. После 1930 года в когорту «вождей», которых часто изображали на плакатах, вошли сам Сталин, Молотов, Калинин, Ворошилов, Орджоникидзе и Каганович. Особую роль героя Гражданской войны играл Семен Буденный, занимавший относительно скромное положение в политической элите. Получается — два грузина, один еврей и четверка русских. Кстати, именно на тот период приходится гневное письмо Сталина Демьяну Бедному, в котором он, по существу, корил поэта-пропагандиста за неуважение к истории русского народа, за левацкий перегиб в идеологии. Не задумываться об этом в то время было просто опасно. «Помню кем-то, кажется, в ФЗУ показанную мне бумажку вроде листовочки, — трудно сейчас сообразить, просто ли это было рисовано от руки, или переведено в нескольких экземплярах через копирку, или сделано на гектографе, — но ощущение какой-то размноженности этого листочка осталось, во всяком случае. На листке этом было нарисовано что-то вроде речки с высокими берегами. На одном стоят Троцкий, Зиновьев и Каменев, на другом — Сталин, Енукидзе и не то Микоян, не то Орджоникидзе — в общем, кто-то из кавказцев. Под этим текст: „И заспорили славяне, кому править на Руси“. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь, может, этот листок показывали мне не в ФЗУ, а еще раньше, в школе»[159]. Советская власть не должна была выглядеть как засилье варягов, чужаков. И Сталин потратил немало пропагандистских усилий, чтобы в глазах большинства превратиться в «своего». В 1930-м он себя таковым еще не чувствовал.

Несколько недель в начале осени 1930-го в своем кругу «сталинцы» снова обсуждали будущую рокировку в Совнаркоме. 22 сентября сам Сталин предложил Молотову возглавить правительство СССР, заодно упразднив пресловутое совещание замов. А также попросил обсудить этот вопрос в кругу товарищей. Товарищи стали один за другим отписываться патрону. С отставкой Рыкова согласились все. Но с оттенками. Ворошилов писал: «Я, Микоян, Молотов, Каганович и отчасти Куйбышев считаем, что самым лучшим выходом из положения было бы унифицирование руководства. Хорошо было бы сесть тебе в СНК и по-настоящему, как ты умеешь, взяться за руководство всей страной».

Еще хитрее оказалось послание Кагановича, который сначала отметил: «Из уст партийцев зачастую можно услышать примерно такое: „Вот бы поставить Сталина, это было бы по-настоящему“», а потом, предвидя сомнения вождя, заключил: «не сузит ли это решение размаха Вашей работы в частности по коминтерновской линии и, во-вторых, во внутрипартийной жизни… Детальные вопросы хозяйства могут даже отвлечь от обозрения всего поля боя». Именно поэтому Каганович согласился с кандидатурой Молотова. Ему вторил Орджоникидзе: «Конечно, вместо Рыкова надо посадить Молотова».

Сам Молотов в ответном письме объявил себя недостойным такого высокого поста — но это, возможно, было данью этикету. 7 октября шестерка единомышленников Сталина из Политбюро (Молотов, Ворошилов, Каганович, Куйбышев, Микоян, Орджоникидзе) собралась на заседание на Старой площади. Отставку Рыкова они рассматривали как вопрос предрешенный. Орджоникидзе в письме Сталину так рассказывал об этой встрече: Молотов «выражал сомнения, насколько он будет авторитетен для нашего брата и, в частности, для Рудзутака (заместителя председателя СНК СССР — прим. А. З.), но это, конечно, чепуха». Да, в сталинском окружении многих сановитых управленцев к тому времени уже негласно считали людьми прошлого, непригодными для новых задач.

Казалось бы, все ясно, вопрос почти решен. И все-таки Сталин снова тянул с рыковской рокировкой. Генсек понимал, насколько это серьезный шаг, — и прорабатывал его основательно.

Кроме кандидатур Молотова и (в гораздо меньшей степени) Рудзутака, он мог всерьез задумываться и о фигуре Орджоникидзе, который здорово ему помог в боях с правой оппозицией в 1929–1930-м и рвался руководить индустриальным строительством. Но, с одной стороны, перед Сталиным вставал все тот же национальный вопрос. Два грузина-усача (внешне — особенно на плакатах — они выглядели, как родные братья) во главе государства — это перебор. С другой стороны, темпераментный, самолюбивый Серго, при всей его склонности к форсированной индустриализации, на резких поворотах мог стать неуправляемым, мог стать противником резкой смены правящей элиты.

Рыков догадывался о готовящейся отставке. Бороться за власть он, разумеется, не стал: по всем расчетам, бессмысленное дело. Реже стал появляться в Совнаркоме, совершенно не проводил совещаний с политическим оттенком. Сдался?

Наконец 29 сентября очередной Пленум ЦК был официально назначен на 5 декабря. Снова — без спешки. За это время Сталин и его соратники сделали несколько осторожных, но атакующих шахматных ходов «против Рыкова». Так, на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября, при рассмотрении дела Сырцова и Ломинадзе, прозвучали серьезные намеки об их связях с Рыковым. На повестку дня пленума вынесли несколько деликатных