одним из крупных частных банков в Америке, имущество которого было национализировано после Октябрьского переворота и который требует теперь возмещения убытков. ЦК стало известно, что с этим банком ведутся переговоры представителем нашего Госбанка об условиях возмещения его убытков.

На V съезде Советов. 1929 год [РГАКФД]

<…> Впоследствии, узнав об этих переговорах, ЦК постановил прервать переговоры. Но вот вопрос: кто санкционировал эти переговоры? Оказывается, они были санкционированы одним из замов Рыкова с ведома и согласия Рыкова»[145].

Прорех в работе Совнаркома действительно хватало — и Сталин блеснул информированностью, да и выглядел в этой дискуссии логичнее и спокойнее оппонентов. Такие выступления перетягивали на сторону сталинской группы сомневающихся.

Ответное слово Рыкова в тот день не прозвучало. Но Алексей Иванович на своем опыте почувствовал, что сталинский тезис про обострение классовой борьбы по мере продвижения к социализму — не просто фигура речи, что отныне таков будет принцип существования страны, неотделимый от «коллективизации, индустриализации и культурной революции». Открыто бороться с этой кампанией бесполезно. Что касается подспудной борьбы — возможны варианты.

Накануне открытия V съезда Советов, который должен был принять план первой пятилетки (на 1928–1933 годы), Рыков потерял одну из двух главных своих должностей: председателя Совета народных комиссаров РСФСР. Эта кадровая корректировка мешала ему четко выполнять свою роль, ведь, как известно, многие важные наркоматы существовали только на российском уровне. Рыков привык быть единым в двух лицах, шутил, что в нем слились два человека — общесоюзный и республиканский. И вдруг — одна из этих ипостасей исчезла. Произошло это буднично, слишком буднично — после XIV Всероссийского съезда Советов (подобные форумы тогда шли один за другим), когда переизбранный всероссийским старостой Калинин открыл очередное заседание ВЦИК таким предложением: «Наступило время, когда для РСФСР можно выбрать самостоятельного председателя Совнаркома, не связанного непосредственно с такой же должностью в СССР». Вроде бы здравая идея. И Михаил Иванович произнес эти слова спокойно, меланхоличным тоном.

И выбрали. Как оказалось, на свою беду, Сергея Ивановича Сырцова…

Партийцы средней руки, увлекавшиеся карьерными шахматами, конечно, приметили, что «правые» проиграли — и Рыков определенно теряет вес. Отношение к нему изменилось — но поначалу не кардинально. Через считаные дни после той отставки Рыков вышел на трибуну V Всесоюзного съезда Советов — и приветствовали его на редкость бурно. «Рыков терпеливо стоит на трибуне и ждет, когда спадут приветствующие его овации. Затем, ввиду большого объема доклада, просит увеличить регламент. Съезд бурно поддерживает. Но Михаил Иванович (все тот же Калинин — прим. А. З.) шутливо качает головой:

— Ладно уж, в последний раз…» Так писал — в восторженном ключе — репортер «Известий». И неожиданно попал в самую точку: действительно, Рыков делал фундаментальный доклад перед большой аудиторией в качестве председателя Совнаркома в последний раз. Позже ему приходилось только каяться или отбиваться. А в те дни съезд развивался по рыковским лекалам. В докладе он говорил об индустриализации, которая поможет и селу, и городу. Делегаты приняли два варианта пятилетнего плана: минимальный (для подстраховки) и оптимальный. Позже этот маневр назвали «оппортунистическим». Съезд принял и программу коллективизации сельского хозяйства. В колхозы предполагалось вовлечь 18–20 % крестьянских хозяйств, 85 % (включая колхозы) — включить в различные виды кооперации. Очень скоро все эти цифры пришлось выбрасывать в корзину. Какие уж там 18 % «колхозизации»! Но Рыков отводил для более широкой коллективизации две-три пятилетки.

Первое время после отставки с посла предсовнаркома РСФСР Рыков не показывал виду, что встревожен этим сужением ответственности и полномочий, к которым давно привык. Как глава правительства СССР, он все равно стоял выше структур РСФСР. Решение поменять Рыкова на этом посту явно принималось поспешно — и кандидатуру подобрали крайне неудачную. Сергей Сырцов был, несомненно, боевым товарищем, которого не останавливало кровопролитие, когда он шел к поставленной цели. Боролся с белоказаками, участвовал в подавлении Кронштадтского восстания. Считался мастером «разговаривать с народом». Под руководством Сталина возглавлял (правда, недолгое время) Агитпропотдел ЦК, но в ближний круг генерального секретаря не вошел. До своего назначения председателем Совнаркома РСФСР возглавлял Сибирский крайком — и, как считалось, боролся и с правым, и с левым уклоном, хотя некоторое тяготение к правым в его политике просматривалось. Главными его достоинствами для столь высокого назначения (а Сырцов почти автоматически стал кандидатом в члены Политбюро) были авторитет среди партийного руководства РСФСР и отсутствие связей с Рыковым. Последнего Сырцов называл «человеком, допустившим правые ошибки и ведущим неправильную политическую линию». Но очень скоро оказалось, что сам Сырцов гораздо самоувереннее и опаснее для сталинской группы, чем компромиссный и опытный Алексей Иванович. Амбиции у него были наполеоновские. Достигнув высоких степеней, Сырцов повел себя как слон в посудной лавке. Он начал открыто критиковать сталинский курс, с которым Рыков (по крайней мере, на словах) уже примирился. Ускоренные темпы индустриализации его не устраивали, а основ дипломатии товарищ Сырцов не ведал — и, подобно младотуркам, открыто считал себя сменой старшему поколению руководителей. Сталин очень скоро крепко разочаровался в этом назначении: уж лучше бы Рыкова оставили. В середине мая 1929 года Сырцова назначили предсовнаркома РСФСР, а уже в апреле 1930-го он сколотил вокруг себя, по канонам сталинской историографии, «право-левацкий блок Сырцова — Ломинадзе». Ломинадзе занимал тогда пост первого секретаря Закавказского крайкома, до этого работал в Нижнем Новгороде. Их единомышленником считался бывший комсомольский вождь, активный журналист Лазарь Шацкин, автор нашумевшей правдинской статьи «Долой партийного обывателя», в которой нападал на «молчаливое большинство», слепо следующее директивам начальства. По сути — на «сталинское» большинство. В прессе последовали гневные публикации, осуждавшие Шацкина. Эти люди видели в пробивном, жестком Сырцове лидера, который способен всколыхнуть ситуацию. И председатель Совнаркома РСФСР демонстрировал независимость не только от главы союзного правительства Рыкова, но и от ЦК. Уверенности в себе ему было не занимать (заметим, что этого качества в дни борьбы со сталинской группой не хватило Рыкову и Бухарину).

— Правда ли что Рыков перестал заикаться?

— Совершенно верно, потому что ему не дают заикнуться.

А. И. Рыков. 25 апреля 1930 года. Рисунок Валерия Межлаука [РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 169. Л. 90]

Не советуясь с секретариатом ЦК, он рассылал партийным организациям письма с критикой коллективизации. Сырцов и его единомышленники собирались поставить вопрос о смещении Сталина, утверждая: «Я покушаюсь не на руководство, а на принцип непогрешимости руководства». Формулировать свои задачи он умел — так, что при определенных обстоятельствах за ним могли пойти рядовые партийцы. Кстати, Сырцов был соседом Рыковых по кремлевской квартире — и бывало, что