общество представляло собой всего лишь одну из частей могущественной корпорации, тесно спаянной в нефтяном бизнесе с английской «Шелл». Наш рынок они воспринимали с позиций корпоративной выгоды и руководствовались исключительно коммерческой логикой, которая для России никогда не была ключевой. Нобели отличались от Ротшильдов лишь тем, что позже начали встраиваться в мировой рынок. Но они страстно мечтали стать равными другим глобальным игрокам и рассматривали Россию в качестве плацдарма, с которого можно подступиться к осуществлению своей мечты. Если бы им (или Ротшильдам) удалось выступить в роли «Стандарт Ойл» и фактически подмять под себя российский рынок, российская нефтянка неизбежно перестала бы обслуживать интересы нашей страны. А остальные представители отечественной отрасли, как мы видели, были не в состоянии самостоятельно обеспечивать её прогресс. В этих условиях функцию модернизатора могло эффективно выполнить только государство, так как «центр тяжести» Министерства финансов находился в Российской империи, а не где-то за её пределами.

Союз керосинозаводчиков России прекратил своё существование в 1898 году из-за неразрешённых противоречий прежде всего с теми же Нобелями. Как отмечали исследователи, будучи членами Союза, они продолжали координировать свои действия со «Стандарт Ойл», что приводило к сбоям русской торговли в европейских странах[2065]. Тем не менее в целом усилия государства по структурированию отрасли принесли очевидные плоды (хотя в литературе это почему-то не усматривается). Начался бурный рост нефтянки: российская добыча увеличилась с 226 млн пудов в 1890 году до 700 млн пудов к 1904-му[2066]. В этот период наша нефтепромышленность шла «нога в ногу» с американской! Однако неожиданно всё изменилось: события, именуемые в историографии как первая русская революция, повлекли за собой коллапс нефтяного хозяйства, от которого оно так и не смогло оправиться.

Замечено, что революционное движение в Баку отличалось от общероссийского. Хотя в советскую эпоху любое проявление революционности связывали с деятельностью партии, руководившей пролетарскими массами, к бакинским беспорядкам она почти не имеет отношения. Здесь заправляли организация бала-ханских рабочих братьев Шендриковых, Союз бакинских рабочих и т. д. Например, Шендриковы инициировали — вопреки планам большевиков — грандиозную декабрьскую стачку 1904 года, переросшую в национальную резню. Советская историография относила их к откровенным «зубатовцам», т. е. агентам охранного отделения, действующим в рабочей среде[2067]. Однако судя по документам, ни Бакинское жандармское управление, ни департамент полиции в Петербурге не имели ни малейшего представления о том, кто «разгоняет» беспорядки[2068]. Получив агентурные сведения, что одного из зачинщиков рабочие называют Илюшкой, местные власти с трудом установили его личность. Это и был недоучившийся в Петербургском университете Илья Шендриков, связанный с заграничными революционными кругами.

Мощная забастовочная волна подготавливалась в Баку загодя, напряжение нарастало постепенно; конфликты стали происходить чаще, и бакинские стачки оказались более продолжительными, чем российские[2069]. Уверенно сказать, кто последовательно разогревал массовые беспорядки на промыслах, сегодня трудно. Однако до революции, когда не требовалось воздавать хвалу организаторским способностям большевиков, многие указывали на прямую заинтересованность глобальных фирм в сдерживании подъёма нашей нефтянки. Известный лидер эсеров В.М. Чернов пишет в своих мемуарах, что Нобели «выписали себе» в Бакинский район одного из революционных предводителей Марка Натансона, освобождавшегося в начале XX столетия из очередной ссылки[2070], и тот оказался на службе в Бакинской городской управе. Вместе с этой вестью вскоре пришла и другая: «где-то на Кавказе свила себе гнездо большая тайная типография». Причём она не принадлежала какой-либо партии, а работала на революционное движение вообще. Чернов и его сподвижники по эмиграции не сомневались, что это «рука Марка»[2071]. Не менее любопытно мнение фабричного инспектора Батумской области Д.Я. Сущевского, хорошо знавшего местную обстановку: «Планомерность организации забастовок в Батуми и Баку, большие денежные средства, которыми были снабжены рабочие… указывают на то, что забастовки были организованы людьми с обширными капиталами, интересы которых требовали крушения экспорта русского керосина. Таковыми являются конкуренты последнего на мировом рынке: “Стандарт Ойл”, “Европейский нефтяной союз”, учреждённый немецкими банками… К ним примкнули Нобель и Ротшильд. Из 157 резервуаров для хранения нефтепродуктов в Батуми 102 находятся в их руках. Из 30 пароходных обществ, работающих на экспорт, 22 принадлежит им. Им понадобилось ограничить вывоз за границу русского керосина, что и было исполнено»[2072]. С этим выводом соотносятся и такие данные: в ходе беспорядков, уничтоживших около 60 % бакинских промыслов, «пострадали преимущественно армянские фирмы, а уцелели главным образом крупные иностранные…»[2073]

Прокатившиеся погромы незамедлительно сказались на российском экспорте. Например, если в 1904 году потребление керосина в Англии покрывалось Россией и США практически поровну, то в 1908 году русская нефть обеспечивала всего 12,4 %, а американская — 78,2 % керосина. То же самое происходило во Франции. В 1904 году на долю России приходился 71 % потребляемого этой страной керосина, а на долю США — лишь 14,3 %; в 1908 году наш удельный вес во французском снабжении упал до 14,5 %, в то время как американский повысился до 61,3 %[2074]. Падение стало следствием разрушения перегонных заводов: до беспорядков действовали 65 предприятий, а всего через несколько лет — 32[2075]. После всех этих перипетий сокрушительное поражение России в нефтяной гонке с Америкой было закономерным. В 1911 году у нас было 553,8 млн пудов нефти, тогда как добыча Штатов достигла громадной цифры — 1 млрд 738 млн пудов[2076]. И это положение не выправилось даже с началом эксплуатации новых нефтеносных районов Российской империи.

За первое десятилетие XX века о себе заявили Терская область, Кубань (Майкоп), Ухтинский район, Фергана и Южный Урал. Если в начале столетия вне Баку добывалось лишь 5 % сырья, то через десять лет этот показатель вырос до 21,4 %[2077]. Всё указывало на неплохие перспективы новых территорий, однако надежды эти не оправдались. Освоение здесь начиналось иначе, чем в своё время в Баку. Там, как было сказано выше, в 1880-1890-х годах случился настоящий производственный бум: земля буквально покрылась лесом вышек. Теперь все тоже были охвачены горячкой — только не хозяйственной, а финансовой; движущей силой этого процесса были не хозяйственные потребности, а чисто спекулятивный интерес. Всё началось с Майкопского района, подвергшегося настоящему финансовому нашествию, организатором которого выступила Лондонская биржа. Видавшие виды дельцы утверждали, что подобного всплеска не наблюдалось последние лет пятнадцать. Слово «Майкоп» производило на британскую публику впечатление, сравнимое со словом «Клондайк»[2078]. Для разработки майкопской нефти было учреждено свыше пятидесяти компаний с общим акционерным капиталом 150 млн рублей. Никто не сомневался, что «Нью-Баку» составит конкуренцию закавказскому району. Начался такой ажиотаж,