свободах". Возможно, это и правильно: общественные свободы вряд ли могли их затронуть. Как, собственно, и воинская повинность. По крайней мере, в их образе жизни. В любой год в период между войнами конца Первой империи и 1870 г. один, два, три или ни один из молодых людей коммуны не был призван в армию. Вскоре мы увидим, что мало кто из тех, кто пошел, вернулся после окончания срока службы. И это было вполне справедливо, поскольку призыв в армию считался не как долг перед каким-то большим сообществом или нацией, а как тяжелая дань, взимаемая деспотичным и чуждым государством".

Наиболее заметной реакцией на призыв в армию являются непрекращающиеся рассказы об уклонении от призыва или дезертирстве, где бы и как бы оно ни было организовано. История, которую Ричард Кобб рисует для 1790-х годов и которую Ладюри подтверждает через поколение, сохранялась и во времена Второй империи, и в начале Третьей республики. Начальные школы 1830-х годов, ученики которых, как и четверть века назад, оттарабанили под барабан, вызывали подозрение как рекрутский пункт и по этой причине избегались. Куда бы ни обратились, везде можно найти свидетельства отсутствия тяги к военному делу. "Мало склонности к военной службе" (Hérault, 1825). "Ярко выраженная антипатия к военной службе" (Канталь, 1832 г.). "Очень неохотно идут в армию; все крестьяне, имеющие хоть какие-то средства, покупают мужчину, чтобы заменить своих сыновей" (Луарэ, 1839 г.). Баски стремятся дезертировать в Испанию, чтобы избежать военной службы, которая им не нравится, так же как они дезертировали из имперских армий (Пиренеи, 1840 г.). Большая склонность к уклонению от службы путем членовредительства, ухода из лагеря или попыток подкупа (Арьеж, 1856 и 1857 гг.). Низкий вкус к военной службе и постоянная практика членовредительства, чтобы избежать ее (Луар-и-Шер, 1859 г.); та же заметка годом позже, настаивающая на многочисленных членовредительствах во время призыва. Солдатами становятся только те, кого к этому принуждают, - профессия, которая пользуется очень низким уважением (Eure-et-Loir, 1860). На военную службу смотрят как на налог, взимаемый государством, своего рода кражу; из этого следует, что армия будет встречена плохо, поскольку она напоминает о воинской повинности (Ille-et-Vilaine, 1860). Глубокий ужас перед военной службой (Сена-Инферьер, 1860 г.). В Вандее "до 1850 года их было трудно сдвинуть с места, они прятались или убегали. После 1850 года они искупили свою вину".

Стендаль отмечал тревогу и страшные истории, связанные с военной службой. Ходили слухи, что ни один призывник не выдерживал более четырех лет. Полковые казармы приобрели вид замка Синей Бороды. Спустя почти два десятка лет, в 1869 году, книга Бруно "Франсинет" (ее тираж составил полтора миллиона экземпляров) утверждала, что избегание военной службы - естественное желание, а побег от службы - награда за добродетель.

Овернь и Пиренеи специализировались на дезертирстве. В 1844 г. офицер был потрясен, услышав, как "один из самых богатых и цивилизованных крестьян" Жеводана хвастался, что в 1813 г. он дезертировал вместе с пятью другими мужчинами: "Что значили для нас раздоры императора и других правителей!". Эти дикие люди, по словам офицера, были настолько лишены всякого чувства чести, что "не делали различия между соотечественниками и иностранцами и относились ко всем как к врагам". Судебные архивы Пиренеев полны материалами против дезертиров, уклонистов от призыва, непокорных новобранцев, мошенников, продающих поддельные страховки от призыва, людей, которые, как известно, калечили себя, чтобы избежать службы, и мошенников, которые пытались проскочить, предлагая замену уже признанным негодными к военной службе. В Савойе миграция была излюбленным способом уклонения от армии. В конце 1872 г., после принятия нового закона о пятилетней службе, из 50 молодых людей, подавших заявления на получение паспортов, треть принадлежала к призывной возрастной группе. Среди молодых людей от 15 до 20 лет 95 будущих рекрутов ушли официально, а многие другие скрылись без всяких документов. В 1875 году деревня Мери смогла представить только одного призывника из 18, внесенных в список.

Иными словами, война 1870 г. мало что изменила. По традиции, в одной маленькой бурбонской деревушке близ Лавуана, в Аллье, "почти все мальчики при рождении объявлялись девочками", и это тонкое уклонение от воинской повинности все еще практиковалось в 1870-х годах. Пять лет службы отрывали незаменимую рабочую силу от ферм и полей, повышали заработную плату, задерживали браки, не давали молодым остепениться. Военные сводки продолжали отражать антипатию со стороны местных жителей. Неприязнь (Страна Басков, 1873 г.) или, в лучшем случае, безразличие (Ланды, 1874 г., Иль-и-Вилен, 1876 г.). Отсутствие чувства общего блага (Верхняя Гаронна и Герс, 1876 г.). Неразвитый военный дух и частое стремление избежать службы (Верхняя Гаронна, 1877 г.). Беспокойство и попытки избежать военной службы (Сарта, 1878 г.). Официальное облегчение по поводу того, что новобранцы проходят службу без проблем в департаменте, где "набор всегда был немного затруднен" (Пиренеи-Ориенталь, 1879 г.). Как отмечает Франсис Перо в своем исследовании фольклора бурбонцев, не было конца всем приемам, которые использовались для того, чтобы избежать призыва. Например, аренда обручальных колец вдов безупречной добродетели, которые, как известно, способствовали получению хорошего призывного номера и за которые можно было получить цену, свидетельствующую как о редкости, так и о спросе. В Бретани призыв в армию также был окружен ритуалами и колдовством, направленными на получение хорошего номера и избавление от страшной службы.

Народная молва настолько впитала в себя призывную тематику, что традиционные кокарды призывников, изначально принятые для более наглядной демонстрации выпавшего им номера, оставались частью их атрибутики даже после отмены лотереи в 1889 году. Для защиты призывника привлекались колдуны, святые, даже чудотворные фонтаны. Проводились мессы, в шапку или мундир зашивались кости, кольца, монеты. Уже в 1913 г., когда срок службы в два года был увеличен до трех, власти опасались, что ответом будет массовое дезертирство. Ничего подобного не произошло, но тревога и последующее облегчение в большей степени свидетельствовали о рефлексах, присущих нескольким поколениям.

 

Антимилитаризм принято считать порождением красной пропаганды рубежа веков. Логичнее рассматривать эту пропаганду как игру на предрассудках, до сих пор живущих во многих умах.

До 1889 г. армия была одной из самых страшных страшилок для местных жителей, и солдат боялись и подозревали даже в их собственных общинах. Вернувшиеся домой мужчины перенимали чужой уклад и, возможно, дурные привычки. "Ушел в армию на лошади, а вернулся на муле", - говорили в деревне. Прозвища, под которыми в деревне знали своих ветеранов, показывали их странность и отличали от других: Карабинер, Меченосец, Мечник, Военный, Дракон, Усач. Уйти в солдаты было унизительно, вспоминал