Он удивился тому, что сначала решил откашляться, а уж потом стучать; это привело его в бешенство, он положил ладонь на холодную, скользящую эмаль цвета слоновой кости и выбил дробь: «тук-тук — здравствуй, друг!» — так переговаривались узники в камерах нацистских тюрем.

Никто не ответил.

«Девочка спит, — подумал Роумэн, — уже почти неделю они где-то держат этих паршивых наци: работа, которую совсем не просто делать бригаде здоровых мужиков, а их здесь двое, Спарк и Криста, каково такое выдержать? Конечно, она спит, бедненькая».

Он постучал еще раз.

Молчание.

Сердце замолотило еще чаще, в горле сразу появилась горечь, спазм, голова закружилась: «В каком же номере живет Грегори, — подумал он, — наверное, Криста у него, они ведь ждут меня, мы условились заранее, что я уложусь, должен, не могу не уложиться в неделю после того, как — и если — им удастся сделать то, что мы задумали; им удалось. Черт, в каком же номере поселился Грегори? Я не знаю. Я попросил портье соединить меня с „сеньором Сараком“, подошла Криста. „Сеньора Спарка — он произнес фамилию верно, — нет в двенадцатом номере, соединяю с сеньорой“».

Роумэн посмотрел на металлическую цифру, прикрепленную к двери: «двенадцать». «Идиот, — сказал он себе, — ты же стучишься к нему, что с тобой? Да, но ведь она сказала: „Я караулю тебя в его комнате“. Надо идти вниз, к портье, спрашивать, где живет сеньора. Это плохо. Все портье здесь — осведомители тайной полиции, они обязаны сообщать обо всем, что происходит в пансионате, о любой мелочи; фашизм особенно интересуют подробности, так уж они устроены, чтобы подглядывать в замочную скважину, рефлекс гончей».

Роумэн глянул на часы — четверть десятого. «Я могу постучать в соседнюю дверь, еще не поздно, извинюсь».

В четырнадцатом номере (тринадцатого, как во всех дорогих пансионатах, не было) никого не оказалось; в пятнадцатом ему ответил низкий мужской голос:

— Не заперто.

Роумэн приоткрыл дверь — она тяжело, зловеще заскрипела («Как хорошо покрашена, эмаль прекрасна, а петли не смазаны, дикость!»).

Маленький, щуплый человек лежал на высокой кровати; ноги его, обутые в модные, остроносые, черно-белые лаковые туфли, лежали на атласном покрывале кровати.

Увидав Роумэна, человек как-то стыдливо спустил ноги с атласа, потер тонкими пальцами виски, потом досадливо махнул рукой, словно бы сердясь на самого себя, и спросил:

— Что вам?

— Простите, здесь живет сеньора, — Роумэн с трудом подбирал португальские слова (трудно объясняться на языке, который близок к тому, который знаешь; совсем иное произношение: португальский чем-то похож на русский, такой же резкий, утверждающий), говорил медленно, как-то подобострастно улыбаясь. — Очень красивая, с веснушками…

— Спросите портье, я не слежу за соседями! — человек снова вскинул ноги на покрывало и устало опустил маленькую голову на низкую, словно бы расплющенную, подушку.

Роумэн прикрыл дверь, которая заскрипела еще пронзительнее…

— Сеньора живет рядом, — услыхал он чей-то шепот, знакомый, громкий; ее, господи!

Он резко обернулся: Криста стояла в проеме двери номера, что был напротив двенадцатого; она была в халатике, лицо бледное, усталое, но такое в нем было счастье, так сияли ее глаза-озерца, так она тянулась к Роумэну, хотя была внешне совершенно недвижна, что он даже зажмурился от счастья, бросился к ней, обнял, вобрал ее в себя и замер, почувствовав легкую, освобождающую усталость.

— Ну, Ригельт, спасибо вам, — сказал Роумэн, подчеркнуто не глядя на заросшее седой щетиной лицо Лангера, — вы крепко меня выручили, без вашей помощи я бы ни черта не сделал.

Грегори, натянув макинтош на голову, спал на колченогом диване с выпирающими пружинами. Он уснул через десять минут после того, как Криста привезла Роумэна; они тогда вышли из подвала во двор; ночь была прохладная, чуть подморозило; звезды стыли в черной бездне неба; они вдруг начинали мерцать и калиться изнутри; порой казалось, что некоторые, самые яркие, вот-вот лопнут; потом снова наступало затишье, все успокаивалось, и на земле из-за этого становилось еще тише.

Роумэн выслушал желтого, похудевшего Спарка; тот еле шевелил губами, спал по два часа в сутки: караулил немцев. Когда Криста приносила еду, кормил их с ложки; гадили они под себя, запах был страшный, въедливый.

— Судя по тому, что их не ищут, те записки — «Уехали по делам, скоро вернемся, бизнес», — которые я заставил их написать в их подлючие оффисы, подействовали. Полиция не включилась в дело, ей, видимо, ничего не сообщали… А этого самого кожаного Фрица, который жил здесь по фальшивым португальским документам, похоронил Лангер, я его заставил. Вполне квалифицированно волок тело в яму… Гад… Я сделал ему узлы на ногах пошире, так, чтобы не упал, работал в условиях, приближенных к их концлагерям, все время плакал, сука… Оказывается, этого самого Фрица присудили к петле… Заочно… В Кракове…

— А ты привел приговор в исполнение… Не казни себя. Ты не мог иначе, — сказал Роумэн.

— Конечно. Только я никак не могу отделаться от того ощущения, понимаешь? Я до сих пор чувствую, как рукоять пистолета мягко входит в его висок…

— Не ты это начал. Не мы это начали, — жестко сказала Криста. — Они звери. Так с ними и надлежит обращаться.

— Львы — тоже звери, конопушка, — вздохнул Грегори. — Пошли вниз, они могут подползти друг к другу, начнут еще зубами развязываться, они на все готовы…

— Кто из них легче разваливается? — спросил Роумэн, проводив глазами Кристу, спустившуюся в подвал первой.

— Ригельт.

— Ты не чувствовал в них игры?

— Какой?

— Не знаю… Игры — и все тут… Они все ведут какую-то игру, Грегори… Надо ж было придумать такое: за два часа напечатать объявления об охоте в джунглях, развесить их там, где они бросаются в глаза, просчитав, что Штирлиц не преминет прийти по этому адресу… Надо же иметь такие мозги?! Они живут играми, понимаешь?

— Здесь игры не было, — убежденно ответил Грегори. — Но я должен поспать. Потом я отвечу тебе, продумав все еще раз, сейчас у меня плохо варит голова, прости.

— Я очень рад, — ответил Ригельт, подобострастно глядя на Роумэна, — я рад, что смог вам помочь… За эти дни я переоценил всю свою жизнь… Я сделал выбор.

— Не вы сделали выбор, Ригельт. Выбор за вас сделал я, — Роумэн достал из кармана конверт, в котором лежали рапорты Райфеля, Вальдмана из Эльдорадо, Александра фон Фройбаха из Монте-Карло, Зибера из «Колониа Филадельфиа» под Асунсьоном — всех тех, кого он прошел по цепи, по тайной нацистской цепи, внедрившейся вдоль по Паране, — перевалочные пункты по дороге нацистов в Чили, Боливию, Перу, Колумбию; явки, пароли, номера счетов, шифры — все было здесь. — Сейчас я развяжу вас и вы ознакомитесь с этими документами. И внесете свои предложения.