«Все это так, – отвечал Бугай, – но у тебя в твоей хижине есть еще другой огонь, который с луны». Снова пришлось расспрашивать, и, наконец, я узнал, что этот дикарь, Бугай, будучи раз с товарищем на рыбной ловле, увидел около моей хижины яркий, белый свет и так испугался, что сейчас же бросился в деревню и стал звать всех посмотреть на «огонь с луны», как он назвал этот необыкновенный огонь. С этого времени, сначала в ближайших деревнях, а потом и в более отдаленных, стали звать меня «человеком с луны».

Долго я не мог сообразить, какой особенный огонь они могли видеть у меня. Припомнив хорошенько все обстоятельства своей жизни в Гарагаси, я остановился, как на более вероятном, на следующем объяснении. Однажды, в бурную ночь, когда мне надо было отыскать что-то под хижиной (хижина в Гарагаси стояла на сваях), я вздумал зажечь один из фальшфейеров, оставленных мне командиром корвета «Витязь».

Этот-то случай окончательно утвердил в мозгу туземцев убеждение в моем сверхъестественном происхождении, первоначальное зерно которого брошено было, вероятно, моим неожиданным появлением среди них. Туземцы, раз напав на эту мысль, стали объяснять положительно всякую относящуюся ко мне мелочь каким-нибудь особенным, сверхъестественным образом.

Они были убеждены, напр., что я могу зажечь воду, могу летать и т. д. Все эти атрибуты, которыми они облекали каарам тамо – человека с луны, становились широко известны весьма быстро вследствие того, что моим соседям было выгодно как можно больше рассказывать обо мне как о существе необыкновенном. Чем более они возвышали меня в глазах жителей более отдаленных деревень, тем более возвышались и сами, тем более казались страшными своим врагам.

Вскоре туземцы соседних деревень дали мне доказательство своего ко мне доверия. Однажды, когда жители более отдаленных деревень объявили моим соседям, жителям Горенду и Гумбу, войну и хотели напасть на них, соседи мои решились на совершенно неожиданный поступок, который немало удивил меня.

В продолжение четырех или пяти месяцев они ни разу не показывали мне своих жен или детей. Извещенные о моем приближении к деревне свистком, все женщины и дети убегали и оставались в лесу до тех пор, пока я не уходил; да я и сам старался не обнаруживать особенного желания видеть их. Как же поэтому велико было мое изумление, когда однажды несколько десятков женщин с грудными детьми были приведены к моей хижине в Гарагаси (в то время я уже хорошо понимал их язык), и один из старых людей, которых они называют «тамо боро» (большой человек), обратился ко мне с просьбой о позволении оставить их около моей хижины на несколько дней, так как они ожидают нападения неприятеля.

Хотя меня очень беспокоит и раздражает крик детей, но я согласился на их просьбу. Враги моих соседей были напуганы этим обстоятельством и, видя меня на стороне деревень Горенду и Гумбу, удержались от нападения, и, таким образом, вся история обошлась без кровопролития.

Чем больше распространялась моя известность как каарам тамо (человека с луны), тем удобнее стало для меня являться в окрестные деревни, и мои исследования и наблюдения пошли гораздо успешнее. Вообще, чем менее я менял свое поведение, чем более я оставался самим собою, т. е. европейцем, ученым, исследователем, чем больше отличался от туземцев, тем более укреплялась в них идея о моем неземном происхождении, для поддержания которой мне не приходилось играть никакой роли и не принимать никаких мер.

В отношениях своих с туземцами я строго наблюдал за собою, чтобы всегда даже малейшее данное мною обещание было исполнено, так что у папуасов явилось убеждение, выражаемое ими в трех словах и ставшее между ними родом поговорки: «балал Маклай худи», что в переводе значит: слово Маклая одно.

Но, чтобы они дошли до такого мнения, я, действительно, должен был весьма заботиться о том, чтобы никогда ничего не обещать, чего не могу сделать. Это исключительное положение много помогало мне в частых сношениях с туземцами и давало мне возможность оказывать на них хорошее влияние при часто возникавших между ними междоусобиях и войнах.

По мере знакомства с туземцами, с их образом жизни и нравами в сентябре и ноябре 1872 г., т. е. в конце моего пребывания в Гарагаси, мне стала представляться программа дальнейших исследований на островах Тихого океана. Изучив туземцев берега Маклая в антропологическом и этнологическом отношениях, я наметил себе задачу исследования всей папуасской, или меланезийской, расы.

Таким образом, мне представлялась необходимость, во-первых, познакомиться с папуасами других частей Новой Гвинеи для сравнения их с изученными мною жителями берега Маклая; во-вторых, сравнить папуасов Новой Гвинеи с обитателями других островов Меланезии, в-третьих, выяснить отношение папуасов к «негритосам» Филиппинских о-вов, доказать присутствие или отсутствие курчавоволосой расы на Малайском п-ове и, в случае ее присутствия, сравнить ее представителей с остальными меланезийцами. Программу эту мне удалось выполнить, но на выполнение потребовалось десять лет путешествий.

Вернувшись с Новой Гвинеи и прибыв в мае 1873 г. на о. Яву, я воспользовался там гостеприимством генерал-губернатора Нидерландской Индии и занялся приведением в порядок своих наблюдений на берегу Маклая в 1871–1872 гг., результатом чего был ряд статей в батавийском журнале естественных наук («Natuurkundig Tijdschrift voor Nederlandsch Indie»).

Случилось это таким образом. Страдая в то время лихорадкой – денга (кнокель-курс – голландцев, или денью-фивер – англичан) с опухолью суставов пальцев, я не в состоянии был писать и должен был диктовать. Вот причина, почему статьи эти напечатаны в иностранном журнале, на чужом языке; будь я сам здоров или имей под руками переписчика, умеющего писать по-русски, я, без сомнения, прислал бы статьи в Русское географическое общество.

Таким образом напечатаны были:

1) «Antropologische Bemerkungen über die Papuas der Maclay-Küste in Neu-Guinea».

2) «Ueber Brachycephalie dei den Papuas von Neu-Guinea».

3) «Ethnologische Bemerkungen über die Papuas der Maclay-Küste in Neu-Guinea» (I und II).

4) «Notice mе́tе́orologique concernant la Côte-Maclay en Nouvelle-Guinе́e».

Наконец, я послал профессору Брока в Париж маленькую статейку под заглавием «Vestiges de l’art chez les Papouas de la Côte-Maclay en Nouvelle-Guinе́e», которая составляла начало целого ряда статей, посвященных вопросу об искусстве у папуасов, но от профессора Брока я не получил ответа, вероятно, по случаю его смерти, и только теперь случайно узнал, что означенная статейка моя напечатана в «Bulletin de la Sosiе́tе́ d’Anthropologie de Paris» (t. 1, 3-me sе́r., Annе́e 1878); последующие же статьи о том же предмете остались ненапечатанными и находятся в моих бумагах.

Вышеозначенные брошюры заключают в себе предварительные сообщения о результате моих исследований на Новой Гвинее в 1871–1872 гг.

Чтобы дать понятие о содержании означенных сообщений и важном значении находящегося в них материала, я сообщу подзаголовки одной из статей по этнологии: 1) пища туземцев; 2) приготовление пищи; 3) кухонные принадлежности и орудия; 4) орудия, употребляемые при разных работах; 5) одежда и украшения; 6) деревни и жилища; 7) внутренность хижин; 8) ежедневная жизнь папуасов; 9) заметки об изучении языка; 10) искусства; 11) суеверия и обычаи, связанные с суевериями, и 12) музыка и пение.