Я взял холодную руку парнишки:

— Живой! Пульс бьется.

Василий отогнул полу шинели, отцепил фляжку, налил в крышку немного спирта, с наперсток, приподнял голову мальчугана, а я разжал губы, влил несколько капель. Мальчуган дернулся, закашлялся, открыл глаза.

Мы внесли его в дом, — двери были не заперты. Прошли на кухню, покричали — ни звука в ответ. Быстро осмотрели руки, лицо мальчугана. Не обморожен. Это хорошо. А вот уж и смотрит осмысленно.

— Ты кто? — неловко спросил Василий.

— Я Лебедев… Коля, — тихо, с расстановкой ответил мальчишка.

— Так, значит, Коля, — улыбнулся Кузнецов. — А хочешь, я тебя угощу пуншем?

Мальчик чуть заметно пожал плечами, попытался улыбнуться.

— Э, да ты, я вижу, не пивал пунша. Ну, на попробуй. — Он капнул немного спирта на кусочек колотого сахара. — Положи за щеку и соси. Это для тебя сейчас лучшее лекарство.

Кузнецов был прав. Не прошло и двадцати минут, а Лебедев Коля уже сидел и с удовольствием грыз черный армейский сухарь.

— Как же ты очутился на улице? Где твой дом?

Мальчик помолчал, потом неопределенно махнул рукой:

— Там…

— А там кто?

— Никого.

Все было ясно. Мы не спрашивали: шел февраль сорок второго года. Правда, здесь, в Кронштадте, больше военных, чем штатских. Правда, здесь умирают чаще от бомбы или снаряда, но разве хотя бы вот этот брошенный, вымерший дом не говорит о несчастье?

Мы молчали, думали, что делать. А мальчик заговорил сам. И то, что он рассказал, было просто и страшно.

Отец Коли служил на «Марате» и погиб там, когда в линкор попала бомба. А они жили: трое детей и вдова. Потом начался голод. Умер младший, пятилетний братишка. Слегла мать. В один из дней попросила она воды. Сестра Коли зачерпнула в ведре, понесла и… упала среди комнаты.

А потом умерла и мать.

Он остался один, Коля. В неполных четырнадцать лет.

Не совсем один: была у них еще тетя, здесь же, в Кронштадте. И она забрала его. И еще сколько-то («А сколько — не помню») прожили они вместе.

А потом и тети не стало. Он помнит, как пришли матросы, унесли тетю, а он вышел и пошел, не зная куда.

— А что было дальше, не помню. Помню только, что вот здесь, в горле, стало горячо и глазам ярко. Это вы мне фонариком посветили, да?

Мы переглянулись.

— Слушай, Коля, пойдем к нам.

— Пойдем.

— А ты сможешь идти или?..

— Смогу, смогу… — Быстро встал, пошатнулся.

Взяли мы его под руки, потихонечку побрели. По дороге я все время думал о его отце — тот это Лебедев или не тот? Тот окончил высшее мореходное училище на два года раньше, чем я. Младшие курсанты всегда знают старших, и я хорошо помнил того энергичного чернявого парня. Еще лицо у него было слегка тронуто оспой. Он тоже служил на «Марате». Мне очень хотелось выяснить это, потому что еще неизвестно было, как нас встретят на базе.

Конечно, всем трудно, всех жалко, особенно вот таких пацанов. Но у нас и так в каждом дивизионе уже есть по пять-шесть ребят. На каждом катере по юнге. А штатным расписанием должность такая не предусмотрена. К тому же это не крейсер, не миноносец, тем более не линкор, это — катер, скорлупка. Недаром фашисты называют нас «смертниками». Зачем же его туда? А куда же?..

Другой щекотливый вопрос: раз мальчишка не числится в штате, стало быть, нельзя его и на довольствие поставить. И выходит, что каждый такой юнга — иждивенец команды. А в команде всего-то семь душ. Когда пятьдесят, сто — один лишний рот не заметен, а тут семь. А время суровое, лишнего нет, хотя, конечно, снабжали нас из последних сил, лучше других: самой опасной считалась работа.

Если это сын того Лебедева, тогда и просить за мальчишку вроде бы легче.

— Коля, кажется, я знал твоего отца. Скажи, он не болел оспой?

— Болел. А что?

— Да так. Извини.

— Ну что, тезка, — сказал я Василию, когда мы пришли на базу и оставили в кубрике Колю, — идем докладывать, хлопотать.

— Идем! — бодро ответил Кузнецов, но по тому, как он туже затянул ремень, я понял, что тоже волнуется.

Мы не зря опасались. Командир дивизиона сказал:

— А что я с ним буду делать?

— Но, товарищ капитан третьего ранга…

— Что «товарищ капитан»! — рассердился командир, хотя человек он был неплохой. — У нас и без него полный «боекомплект».

— Товарищ капитан третьего ранга, ведь мальчишка погибнет. А он сын того Лебедева, который служил на «Марате».

Тут вошел наш замполит, Александр Петрович Козлов, и поддержал нас:

— Устроим его на катер к Борису Фрулю: у него еще нет «крестника».

— Ну ладно, — пробурчал командир, хотя видно было, что сам даже доволен как будто бы. — Вы скоро сделаете из дивизиона бог знает что…

— Ничего, — сказал замполит, — мы определим мальчугана под начало Цымбалюка.

Тут все заулыбались, потому что нельзя было не улыбнуться при упоминании этого матроса.

Александр Цымбалюк был, как у нас говорили, «угар-парень». Отчаянно смелый, лихой, веселый, к тому же отличный моторист и добрый товарищ. С ним малец не пропадет…

Первый разговор их был такой:

— Тебя как звать, хлопец?

— Коля.

— А меня Александр. — Пожал руку. — Ну вот, побалакали — поговорили, значит, — и к делу. Вот что, Микола, на флоте дарма хлеб не едят, а потому — учись.

Недели две спустя встретил я Цимбалюка, спрашиваю:

— Ну как, Саша, наш парень?

— Гарный хлопчик. Добрый моторист из него будет.

Наступила весна. Сошел лед, и мы с нетерпением ждали выхода в море. И хотя зима была необычно жестокой, катера наши были отремонтированы, заправлены и, казалось, тоже, как люди, рвались в бой.

Коля Лебедев не терял времени даром. За зиму вырос он, окреп и, по словам своего наставника, уже мог самостоятельно нести вахту у дизелей.

Начались бои. В июне отряд торпедных катеров, где был Коля, вышел в море на поиски каравана противника. Разведка не обманула: возле острова Гогланд отряд капитан-лейтенанта Старостина обнаружил караван судов — несколько транспортов, миноносцы охранения.

Прежде чем атаковать, нужно поставить дымовую завесу. Иначе катера станут легкой добычей врага. Тем более днем.

Погода в тот день была скверная: сильный ветер, волна. Дымовую завесу ставил экипаж Героя Советского Союза Ивана Устинова. Это самое рискованное дело — ставить дымовую завесу. Ведь катер идет неприкрытый, да к тому же идет лагом, то есть параллельно каравану. На виду у всех огневых средств противника. Все,