Оттого этот случай и запомнился. Но как только Дадоджон вспомнил об этом, он с испугом подумал, почему это секретарь райкома спрашивает именно у него, чьей работы нож? А может, он спросил — не чьей, а чей? Дадоджон тянул с ответом, делая вид, что внимательно изучает нож, потом нерешительно произнес:

— Наверное, это… ура-тюбинских мастеров…

— По-моему, мы оба угадали, — сказал, улыбнувшись, Аминджон.

— А разве… разве он не ваш?

— Нет, мне его только что принесли. Он скрывает тайну, которую предстоит разгадать.

— Тайну? — У Дадоджона екнуло сердце.

— Да, — кивнул Аминджон и сказал: — Ладно, оставим нож, им есть кому заниматься. Расскажите-ка лучше о себе. Как ваши дела? Освоились с работой? Не с жалобами ли пожаловали?

Он улыбался так широко и открыто, так по-доброму, что Дадоджон невольно улыбнулся в ответ.

— Нет, — сказал Дадоджон, — жалоб нет. Не знаю, жалуются ли на меня…

— Жалуются! — весело произнес Аминджон. — Говорят, вы придерживаетесь отживших свой век обычаев и заражены религиозными предрассудками. Но я не очень-то поверил.

— Спасибо, — сказал Дадоджон после короткой паузы. — По-моему, товарищ Сангинов подходит к этим вопросам слишком уж прямолинейно. Он, наверно, сообщил вам, что я был на кладбище?.. Но, товарищ Рахимов, ведь у коммунистов и комсомольцев тоже есть сердце, их тоже тянет хотя бы раз в год побывать на могилах родных, они помнят своих предков, своих близких, горюют и плачут о них, облегчают душу. Что в этом зазорного? По-моему, это не имеет никакого отношения к религии и отжившим обычаям. Другое дело, что этим пользуются муллы и играют на человеческих чувствах, а мы… мы пока не знаем, что противопоставить им. — Дадоджон смутился. — Вы извините меня…

— Нет, мысль интересная, — сказал Аминджон. — Даже очень интересная. Продолжайте.

Но Дадоджон уже не мог побороть смущения.

— Конечно, в тот день… последний день рамазана… мне не надо было идти на кладбище, — промямлил он, опустив глаза, и вздохнул: — Хотя есть причина…

Аминджон внимательно посмотрел на него и спросил:

— Если не секрет, какая?

Дадоджон ответил не сразу, но откровенно и искренне:

— Ненормально у меня в семье, товарищ Рахимов, не могу найти общего языка с женой, сестрой Бурихона! Начнешь говорить с ней серьезно, скажешь слово поперек — закатывает истерики, перемывает косточки и мне и всей моей родне до седьмого колена. А молчишь, делаешь, как ей хочется, попадаешь вот в такие переплеты. Не знаю, как быть!

— Да-а, представляю, как вам трудно, очень трудно, — задумчиво произнес Аминджон, вспомнив народную поговорку: «Нет в мире ничего горше и хуже, чем плохая жена при хорошем муже». — Но мириться, конечно, нельзя. А не под влиянием ли она Бурихона? Может быть, надо как-то постараться вырвать ее из-под этого влияния?

— А как? Она в нем души не чает. Он днюет и ночует у нас. Вот разве оформится на работу, станет меньше бывать.

— Куда он оформляется? — спросил Аминджон.

— Экспедитором в колхоз. Сангинов уговорил тетушку Нодиру взять вместо Муллоярова…

— Экспедитором?

— Да, Муллояров позавчера ушел по собственному желанию… — начал было объяснять Дадоджон, но умолк, увидев, как Аминджон нахмурился и забарабанил пальцами по краешку стола.

— А не рискуете ли вы? Не кажется ли вам, что это то же самое, что пустить козла в огород?

— Сангинов сказал, что он будет работать под строгим контролем бухгалтера и что денег под отчет выдавать ему пока не будем.

— Н-да, удивляет меня Сангинов, — покачал головой Аминджон и, немного подумав, сказал: — Ладно, посмотрим.

— Во всяком случае я буду начеку, — пообещал Дадоджон.

— Посмотрим, — повторил Аминджон. — Кстати, вы заставьте жену работать, не может или не хочет в поле, пусть идет счетоводом или табельщицей…

— Она может медсестрой, — вставил Дадоджон и подумал, что секретарь райкома подал дельную мысль.

— Еще лучше! Главное, чтоб не сидела дома, работа перевоспитывает. А вы, как говорится, смотрите в оба, пост у вас ответственный, вам доверены большие материальные ценности, и тут нужна особая бдительность. Вы извините меня, я нисколько не сомневаюсь в вашей честности, просто по-товарищески хочу предостеречь: маленькая ошибка может привести к большим бедам. Как говорил поэт:

Тебе предосторожность никогда

Не причинит и малого вреда.

— Спасибо за совет, — сказал Дадоджон. — Я постараюсь оправдать ваше доверие. Но стоит ли мне оставаться на этой работе?

— А почему и нет? Я же говорю, что работа важная и крайне ответственная. Если не бывшему фронтовику, члену партии, то, позвольте спросить, кому же можно ее доверить? Только будьте бдительны, как на фронте, — улыбнулся Аминджон, — и все будет в порядке.

Дадоджон подавил тайный вздох.

Зазвонил телефон, Аминджон взял трубку, ответил на приветствие и сказал: «Да, конечно, минут через пятнадцать — двадцать», — и Дадоджон понял, что кто-то договаривается с ним о встрече. Он поднялся. Положив телефонную трубку, встал и Аминджон, протянул ему руку.

— До свидания, — сказал он, — всего вам хорошего. Передайте привет товарищам.

— Спасибо, товарищ Рахимов!

Дадоджон ушел, а Аминджон задумался. Ему казалось, что Дадоджон чего-то боится, мечется, словно между двух огней. Отсюда и вопрос: стоит ли ему оставаться на этой работе? Семья у него не из лучших, теперь уже известно, что Мулло Хокирох был темным человеком и крупным дельцом. Вовремя переселился он на тот свет, иначе сидел бы на скамье подсудимых вместе с махинаторами, которых сейчас судит Верховный суд республики. Плохо, что Бурихон вьется возле Дадоджона, надо будет серьезно поговорить об этом с Сангиновым и с тетушкой Нодирой. Ну, а Дадоджон, похоже, белая ворона в своей семье. Все-таки его воспитывал комсомол, он прошел через горнило войны, там вступил в партию. Ему можно и нужно доверять! Но, естественно, это не значит, что не нужно контролировать.

Аминджон взял в руки нож, вновь осмотрел его, затем поднял телефонную трубку и попросил соединить его с Курбановым.

Вечером он представил Набиева тетушке Нодире и Курбанову. Когда Набиев назвал имя того, кто якобы вложил нож в руки его отца, Курбанов насторожился.

— Как-как? — спросил он.

— Самад или Самар, — ответил Набиев.

— А не Самандар?

— Может быть… Нет, не помню…

Когда тетушка Надира и Набиев ушли, Курбанов сказал Аминджону:

— Самандар — это настоящее имя небезызвестного вам Мулло Хокироха.

Дадоджон вышел из райкома в приподнятом настроении, однако, проехав полдороги, вдруг забеспокоился и заерзал. Туйчи посмотрел на него с удивлением.

— Что-нибудь забыли, ака? — спросил он.

— А? — вздрогнул Дадоджон. — Нет, нет, ничего не забыл, наоборот, вспомнил… Про дела вспомнил… У нас мало времени, Туйчи, нажимай на газ.

Дадоджон покривил душой, потому что не о