опушке леса подвигался конный разъезд из двух объездчиков. Под пронизывающим до костей ветром солдаты зябко ежились, пряча голову в плечи, и то и дело нетерпеливо подталкивали шпорами лошадей, побуждая их прибавить шагу.

— Ну и ветер же, — проворчал один из них,— просто заколел весь!

— Спасибо, дождя нет! А то бы совсем пропадать пришлось! — отвечал другой.— Ну ты, спотыкайся, волк тебя заешь! — с досадой крикнул он на оступившуюся лошадь и, подобрав ей потуже повод, несколько раз пришпорил ее. Испуганная ударами шпор лошадь рванулась было вперед, запрыгала и обдала обоих всадников целым каскадом брызг.

— А ну тебя к черту, Воронько! — крикнул на товарища другой солдат. — Брось, смотри, окатил как.

— Да она, дядя Игнат, все спотыкается, — как бы в оправдание себя отвечал Воронько.

— Потому и спотыкается, что ног нет. Шпорь, не шпорь,— все равно как безногая есть, так такая и останется...

— У нас, дядя Игнат,— заговорил было Воронько, но в эту минуту Игнат вдруг поднял руку и, подавшись вперед всем корпусом, сразу осадил своего коня.

— Слышишь? — прошептал он, вытягивая шею и поворачивая ухо по направлению леса.

— А што? — немного оробевшим голосом спросил Воронько, в свою очередь инстинктивно настораживаясь.

— Лошадь в лесу ржет,— тем же шепотом произнес Игнат,— ужли ж не слышишь?

— Как не слыхать? Слышу! А только что ж из этого? Мало ли случается лошадям в лес забрести! Заблудилась какая, вот и ржет.

— Дурак ты, дурак, как я погляжу на тебя, — укоризненно покачал головой Игнат,—ничего-то не смыслишь! Знаешь, какая это лошадь ржет?

— Какая? — снова проникаясь суеверным страхом, спросил Воронько.

— Конокрадская! Вот какая! — вразумительным тоном проговорил Игнат.— Голову кладу, это не иначе, чем Петро с своей шайкой! Ты видал, сегодня утром доносчик прибегал на пост, сказывал, быдто Петро с крадеными лошадьми из Румынии к нам перешел; вахмистр только верить не хотел, потому последнее время обманов много было, ан в этот раз действительно направду вышло!

Что ж теперь делать?

— А ничего иного, как попытаться захватить их. Спрячем коней в кустах, а сами пешком пойдем. Они, должно, в Волчьем овраге притулились: ржало с той стороны, я хорошо приметил.

— А как их много? — опасливо спросил Воронько.

— А ты что ж, трусишь, что ли? — презрительно усмехнулся Игнат. — Ежели боишься, то, по мне, оставайся, я один пойду.

— Ну, как можно! — поспешил возразить Воронько. — Идтить, так вдвоем! Я ведь это к слову...

— То-то, к слову,— укоризненно покачал головой Игнат,— мы ведь, чай, не с пустыми руками идем, а с оружием; чего же робеть?! Они нас бояться должны, это так, а не мы их!

Привязав коней под густым, развесистым дубом, объездчики, держа наготове заряженные ружья, смело двинулись в лес. Игнат, как знающий хорошо местность, шел впереди; Воронько, не отставая ни на шаг, следовал по его пятам.

Дойдя до оврага, солдаты осторожно спустились в него и, стараясь как можно легче ступать по наваленным местами сучьям, торопливо зашагали по узкой, извилистой тропинке. Время от времени они останавливались и чутко прислушивались.

После одной из таких остановок Игнат, наклонясь к самому уху Воронько, торжествующим тоном произнес:

— Есть, не ошибся: конокрады!

— Почем ты знаешь? — удивился Воронько.

— Слышу, лошади топочутся; к тому же — дымом потянуло; костер, стало быть, разведен! Кому же этим делом заниматься, как не конокрадам? Ну, теперь только бы зевка не дать. Слушай, что я тебе скажу. Нам теперь надо из оврага выбираться; ты ползи по правому краю, а я по левому; а как доберешься до них, сейчас же, не теряя времени, открывай стрельбу и кричи громче: «Ребята! ко мне, сюда!»— а яс другой стороны! Они переполошатся и по оврагу бежать пустятся, мы тогда в овраг соскочим и, кого удастся захватить, захватим. Только смотри, как стрелять будешь, норови больше вверх, чтобы не убить кого из них; сам знаешь: за напрасное убийство под суд угодить можно!.. Вот ежели который с оружием каким нападет на тебя, тогда уже делать нечего: коли его штыком али прикладом долбани, а в крайности, и стрелять можешь; только думается мне, до этого не дойдет!

— Ну, братцы, подсаживайся, ешь! — произнес Петро, в последний раз помешав палочкой в чугунке,— каша вышла славная.

Все пятеро придвинулись поближе к котлу, достали из-за голенищ сапогов ложки и принялись есть с жадностью сильно проголодавшихся людей.

— Стой, братцы, — поднял голову Петро,— никак собаки наши рычат.

— Должно, волки подбираются, чуют, проклятые, конский дух, — ну, вот и кружатся где-нибудь поблизости! — возразил равнодушно Дмитраш.

— А вдруг облава? — обеспокоился Петро.

— Откуда ей быть? Кабы облава была, мы бы давно услыхали! Мужик по лесу идет, как медведь валит, за версту слышно.

— А ежели солдаты? — не унимался Петро. — Слышишь, Султан залаял?.. Ну, братцы, это не волки...

Не успел Петро произнести последнее слово, как над его головой в густой чаще перепутавшихся ветвей ярко вспыхнул огонь и глухой выстрел зарокотал по лесу, заглушая рев непогоды.

— Ребята, сюда, ко мне! Вот они! — зазвенел над самым ухом Петра пронзительный голос, и в ответ ему с противоположной стороны оврага тотчас же раздался другой, еще более громкий:

— Идем! Держи их! Окружай, не выпускай, ребята!

Снова загрохотали выстрелы, но теперь стреляли и с той, и с другой стороны оврага.

Теперь для конокрадов не оставалось никакого сомнения в том, что они имеют дело с солдатами. Как спугнутые волком зайцы, бросились цыгане во все стороны, вверх и вниз по оврагу, перескакивая через сваленные стволы деревьев, стремительно пробираясь сквозь кустарник, с ловкостью кошки карабкаясь на отвесные стены. Ветви немилосердно хлестали их по лицу и голове, острые сучья рвали одежду и до крови царапали тело, но они не обращали на это внимания в своем паническом бегстве.

Заря только что занялась на небе, когда Игнат и Воронько, усталые и измученные до последней крайности, но тем не менее довольные и сияющие, возвратились на пост, гоня перед собой пятнадцать отбитых у конокрадов лошадей. Отдохнувшие за ночь лошади шли спокойно, помахивая головами и тяжело хлюпая копытами по распустившемуся в жидкую грязь чернозему.

Только одна белая кобылица, которую Игнат тащил за повод, упрямо упиралась, трясла