редко… Вообще предпочитают зрелища легкие и приятные.

– Давеча шесть человек было в храме, – сказала попадья.

– Да-с, – продолжал поп, – шесть человек. А почему такое? А ты задай себе, мать, вопрос с ответом – почему это такое происходит? Нуте-ка? А я знаю. Я все понимаю. Нужна народная церковная реформа. Назрела реформа. Надо, чтоб в церкви созвучие эпохи наблюдалось, чтоб и служба была заманчивая, и проповеди легкие. И чтоб все было легко и приятно, чтоб народ с интересом в храм шел.

– Можно просвирки выдавать… Чтоб бесплатно, – предложила попадья.

Поп подумал слегка.

– Просвирки нельзя, – сказал он. – Это и дорого будет, и верующие, кроме того, обманывать станут. Ловчиться будут на много просвирок… Мальчишки, кроме того, шум подымут… Тут иное нужно. Я вот, мать, хоть и верующий человек, а понимаю, чего требуется народу. Бог, конечно, материя отвлеченная. Бог Богом, а ты чего-нибудь такое-этакое подай, чтоб народ сам повалил к нам… А то давеча синематограф приехал – все в синематограф кинулись. Там любопытней.

Попадья недоверчиво взглянула на мужа.

– Так это что ж, – спросила она, – не картинки ли ты хочешь в храме показывать?

– Не картинки, – сказал поп, – а чего-нибудь такое-этакое, заманчивое… Рассказывать, например, можно что-нибудь легкое из текущей жизни, заместо сухой проповеди… После хор пущай споет что-нибудь крестьянское… После… картинки тоже можно показывать… Из жизни, скажем, святых великомучеников. Какую-нибудь драму, например.

– А иконы? – строго спросила попадья. – Как их это рядом с иконами? Кощунство выйдет.

– Что ж иконы, – сказал поп. – Иконы, мать, ни при чем. Иконы, на худой конец, завесить можно или снять временно. Бог-то везде. Не в иконах… Царские врата можно полотном затянуть. Экран вроде бы. Можно на нем картины световые демонстрировать. Кончил картины – хор пущай в перерывах пропоет… После…

– Позволь, позволь, – с испугом сказала попадья. – Так это что же? Это что же выходит-то? Это, поп, клуб выходит. Для комсомольцев вроде…

Поп осторожно посмотрел на жену, почесал бороденку и сконфуженно замолчал.

Нянькина сказка

Заведывающая детским домом вызвала к себе няню Еремеевну и официальным тоном спросила:

– Ты, Еремеевна, какие сказки рассказываешь детям?

– А какие сказки, – сказала Еремеевна, – разные сказки. Давеча вот про медведя сказывала… Про козла еще сказка такая есть…

– Завтра праздник, – сказала заведывающая. – Октябрьская годовщина… Надо, няня, что-нибудь рассказать детям про революцию…

– Ась?

– Что-нибудь революционное, – сказала заведывающая. – Что-нибудь, няня, героическое о революционном прошлом… Ну, воспоминания, что ли…

Няня сердито высморкалась в конец праздничного передника и с обидой сказала:

– Я этого не знаю… Я, матушка Елена Семеновна, политграмоту не сдавала… Не знаю, что к чему и почему… И, может, не поймут дети, трехлетние-то…

– Поймут, – строго сказала заведывающая. – Про революцию дети поймут. Они нам смена…

Няня еще раз с обидой высморкалась в передник и ушла, бормоча:

– Ладно… Рассказать можно… Язык, он без костей. А только, мать моя, я не ответчик, ежели дети испужаются…

Вечером, собрав детвору вокруг себя, няня уселась в кресло и начала рассказывать.

– Дак вот я и говорю, детишки-ребятишки, – начала няня. – В некотором царстве, в некотором государстве произошла эта самая, значится, революция. На сегодня она, скажем, произошла, а назавтра в некотором царстве бегит ко мне Митюшка мой… Он в Балфлоте служит. Ладно, бегит… Беги, – думаю, – Христос с тобой. Беги, сынок. Надо же и нам повидаться.

Ну, ладно. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Бегит, значится, мой сынок Митюшка, а под мышкой у него полбуханки хлеба.

– Ну, – говорит, – мамаша, радуйся. Произошла, – говорит, – в некотором царстве, в некотором государстве эта, значится, революция.

– Слава, – говорю, – тебе, Господи Христе, Боже наш. Не сухой ли, – говорю, – хлеб-то?

А в те дни, детишки-ребятишки, в этом царстве гражданам мало-мало хлебушка выдавали… Кому, значится, четверка, кому осьмушка, а кому и полфунта синьки или пузырек уксусной эссенции.

«Вот, – думаю, – спасибо, что Митюха заместо хлеба синьки не принес. Неинтересно, – думаю, – ее кушать в такие дни».

И навалилась я, значится, на хлеб и шамаю. И гляжу – Митюшке все на месте не сидится, и все он колбасится.

– Ну, – говорит, – прощайте, мамаша, кушайте, а мне бежать надо.

Перекрестила я его, а сама все хлеб шамаю. А Митюша от креста отмахнулся и бегит.

После пошамала я – охота водички испить. Ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пошла я на кухню, крантик верчу, а воды нетути – трубы лопнули.

Ну, – думаю, – спасибо, что хлеб еще есть. А то, – думаю, – неинтересно синьку жевать.

После, конечно, подхожу свет зажечь. Трык – открываю, а света нет.

Ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дела обделываются. Сижу это я в потемках и хлеб шамаю. А после бегит мой Митюшка с Бал– флота и кричит обратно:

– Ну, – кричит, – мамаша, радуйтесь. Еще, – говорит, – одна революция произошла.

– Это, – говорю, – хорошо. Это, – говорю, – отлично. Может, – говорю, – вода теперича будет. А то, – говорю, – неинтересно сухую синьку лопать…

Няня задумалась, покачала головой и стала собираться с новыми мыслями.

С мыслями не собралась, а глубоко вздохнула и закончила:

– И произошла это, детишки-ребятишки, еще одна революция. И устроили это в честь ее седьмую годовщину, на манер праздника. И я там была, мед-пиво пила, по усам текло, а в рот не попало.

Повышают

На лестнице раздался резкий звонок.

Я бросился открывать дверь.

Открыл. И вдруг в прихожую стремительно ворвался человек.

Он явно был не в себе. Рот у него был открыт, усы висели книзу, глаза блуждали и слюна тонкой струйкой текла по подбородку. Пиджак был порван и надет в один рукав.

– Счетчик?! – дико захрипел человек. – Скорей! Где?

Я ахнул с испугу и ткнул пальцем под потолок. Человек вскочил на столик, раздавил ногой отличную дамскую шляпу и принялся за счетчик.

– Товарищ, – испуганно спросил я, – вы кто же, извиняюсь, будете? Контролер, что ли?

– Контролер, – хрипло сказал человек. – Чичас проверим, и дальше бежать надо…

Контролер спрыгнул на пол, зашиб ногу об угол сундука и, охая, бросился к выходной двери.

– Товарищ… Братишечка, – сказал я, – вы бы присели отдохнуть… на вас лица нет…

Контролер остановился, перевел дух и сказал:

– Фу… Действительно… Запарившись я сегодня… Сто квартир все-таки… Раньше мы шестьдесят проверяли, а теперича восемьдесят надо… А если больше – твое счастье – премия теперь идет… Вот догоню сегодня, ну, до ста пятидесяти, и будет… Мне много не надо. Я не жадный.

– Ну и ничего, поспеваете? – осторожно спросил я, поправляя помятую шляпу.

– Поспеваем, – ответил контролер. – Только что