понравился своей фантазией, потому много нам приходилось работать, а такой фантазии, чтобы сами пассажиры напрашивались, – нету…

Ударили по рукам. Пошли к дому.

Васька Егоров немножко задрожал.

– Ты, – говорит, – Гриша, Христа ради, не сильно бей. И зубья не выбивай. Их, – говорит, – вставлять дороже. А смажь меня, подлеца, слегка по морде, и хватит. И тряпочку не сильно в глотку пихай, я же задохнуться могу.

– Ладно, – говорит Гриша, – не учи ученого.

Пришли. Кинулся Гриша на Ваську Егорова. Уронил его на пол. Скрутил руки. Пихнул в рот тряпку. Ударил два раза по уху. Плюнул в морду и принялся за работу.

Раскидал все вещички по полу, раскрыл фомкой шкафы и комоды и стоит любуется на свою работу.

– Ну, – говорит, – чисто сделано. Прямо, – говорит, – товарищ, жалко так уходить. Душа прямо протестуется. Я, – говорит, – еще маленько тут в комоде пороюсь. Кое-какие ценности с собой прихвачу…

Тут неизвестно, чем бы все это кончилось, да только Васька Егоров тряпку со страха выплюнул и орать начал.

Тут-то их двоих голубчиков и накрыли.

Ну а раз накрыли и вообще все в порядке, то вопрос напрашивается: к чему всю эту канитель писать и чистым искусством людей от дела отрывать? Не лучше ли действительно тиснуть чернильницей по башке и идти по своим делам? И вообще, какая польза для республики от этого чистого искусства?

Да, пользы-то действительно, граждане, маловато. Хотя как сказать. Прочтет, представьте себе, эту штуку какой-нибудь отчаянный растратчик и испугаться может.

– Эге, – скажет, – про нашего брата авторы уж и писать не хотят – цельной чернильницей размахиваются.

Ну и испугается. А испугавшись, растрачивать перестанет. А другой с испугу еще свои денежки доложит. Чего не бывает на свете.

Пауки и мухи

Дядя Семен выехал в город порожним.

Четыре часа подряд ехал он по шоссе и четыре часа подряд пел «Кари глазки». А когда стал подъезжать к городу, долго, пока не вспотел, рылся за пазухой и наконец выволок оттуда табачный кисет с деньгами.

С громадными предосторожностями и оглядываясь поминутно, дядя Семен стал считать.

«Три рубля будет стоить мануфактура, – думал Семен. – Кроме того, сахару и, например, земляничного чаю… Кроме того…»

Вдруг откуда-то сбоку вынырнул какой-то парень в пиджачке и в кепке.

Парень одним махом сиганул через канаву и подошел поближе.

– Подвези, папа, до городу, – сказал парень. – Устал чтой-то… Можно?..

Семен испуганно сунул деньги обратно и сердито крикнул:

– Нету. Не можно. Проходи себе мимо… Не трожь телегу руками. Не трожь, говорю… Я тебя колом сейчас по башке трахну!

– Ишь ты сурьезный какой. Характерный! – сказал парень, усмехаясь.

– Не характерный, – сказал Семен, – а мало ли… Может, ты мне, сукин кот, сейчас сонных капель дашь понюхать… Я не знаю… Нашего брата тоже очень даже просто завсегда объегоривают в городах.

– Ну?

– Ей-богу, – сказал Семен. – В нашенской деревне, может, ни одного мужика нету, который, значит, не всыпавшись.

– Ну?

– Истинная правда. У которого, значит, лошадь угнали, которому что ни на есть дерьмо вручили заместо ценности… Мало ли… Пахому, скажем, не настоящую брошечку вручили. Три рубля псу под хвост кинул…

– Да что ты?

– Да я тебе говорю. Нашенские мужики прямо как летучие мухи попадаются… Кроме меня… Не трожь, ей-богу, телегу погаными руками! Иди вровень… Вот я тебе сейчас колом по башке трахну.

– Ну, ну, – сказал парень. – Не трогаю. Я иду вровень. Не пужайся.

– Мне пужаться нечего, – сказал Семен. – А только мне пятьдесят три года. Мне довольно позорно попадаться. Мне мудрость мешает попадаться. Я, может, насквозь все знаю. Ты, парень, прямо говори: чего тебе, сукин кот, надоть?

– Да мне прямо ничего, дядя, – сказал парень. – Ничего не надо… Часы вот тут я хотел загнать задешево…

Дядя Семен зажмурился и замахал руками.

– Уйди, – сказал Семен. – Нашенские мужики с часами тоже много раз попадались. Уйди, милый человек, окаянная твоя сила. Я пятьдесят три года без часов живу… Уйди… Я тебе колом башку сломаю.

Парень шел за телегой, усмехаясь.

– Хмурый какой, – сказал парень. – Часы-то ведь ходячие, с пробой!..

– Да, с пробой! – сказал Семен. – Может, это ты зубом надкусил. С пробой!..

Парень протянул часы Семену.

– Да ты посмотри. Не лайся.

– Мне не надо смотреть! – заорал Семен. – Мне мудрость мешает смотреть.

Через час все-таки дядя Семен был хозяином часов. Часы остановились сразу, как только парень слез с телеги и исчез из виду.

Дядя Семен сунул часы в сено и хитро усмехнулся.

– Ладно, – сказал Семен. – Хотя стоячие часы, а все-таки дешево. Чуть не даром… Мне мудрость мешает обмануться. Еще неизвестно, кто кого надул. Едят его блохи…

А за мануфактуру дядя Семен расплачивался кусочками газетной бумаги.

Как бумага попала в кисет, дядя Семен при всей своей мудрости так и не узнал.

Он с изумлением вывернул свой кисет и каждый клочок бумаги разглядывал на свет и выл в голос.

Родные люди

Этот разговор я записал дословно. И пусть читатель плюнет мне в глаза, если я хоть что-нибудь преувеличил. Я ничего не преувеличил. Все в аккурат так и было.

Разговор произошел в тюрьме. В приемной комнате. Мать пришла на свидание к сыну.

Встреча была сердечная. Мамаша радостно плакала. Сын тоже посапывал носом.

После первых слез и горячих поцелуев мать и сын уселись на скамейку рядышком.

– Ну так, – сказал сын. – Пришла, значит.

– Пришла, Васенька, – сказала мать.

– Так, – повторил сын.

Он с любопытством посмотрел на серую казенную стену, потом на дверь, на печку и наконец перевел взгляд на свои сандалии.

– Так, – в третий раз сказал сын и вздохнул…

Мать тоже вздохнула и, перебирая пальцами бахромки байкового своего платка, посмотрела по сторонам.

– Ну вот, – сказал сын и шумно высморкался.

Оба после этого сидели молча минуты три.

Наконец сын сказал:

– А свиданье, мамаша, нынче сильно ограничили. Двадцать минут, – говорят, – дается на свиданье.

– Мало это, Васенька, – укоризненно сказала мать.

– Да уж, конечно, немного, – сказал сын.

– Я так думаю, Васенька, что нам очень даже мало – двадцать минут-то. Не поговорить с родным человеком, ничего такого…

Мать покачала головой и добавила:

– Ну уж я пойду, Васенька.

– Ну иди, мамаша.

Оба оживленно встали, вздохнули и поцеловались.

Сын сказал:

– Ну так. Ладно. Заходи, мамаша… Да, чего я еще хотел сказать? Да, плита-то в кухне все еще дымит, мамаша?

– Плита-то? Дымит, Васенька. Обязательно дымит. Давеча всю квартиру дымом заразило.

– Ну так… Иди, мамаша.

Мать и сын полюбовались друг другом и разошлись.

Бабье счастье

Бабам,