позади себя увидел Черных. Тот, остановив коня, делал рукой какие-то знаки, не то спрашивая, в чем дело, не то торопя поскорее ехать в деревню.

Собачий лай становился все громче. Теперь лаяла уже не одна собака, а по крайней мере двадцать; лаяли хрипло, с надсадой и повизгиванием.

«Э, все равно незаметно не подъедешь», — решил Никита и снова поднял жеребчика в галоп, чтобы поскорее доскакать до ближайшего дома и под окном расспросить хозяина о деревне.

Свора разномастных беспородных собак встретила скачущего Никиту на въезде в улицу. Тощие и поджарые, похожие на легавых, по-волчьи лобастые, с поджатыми под брюхо хвостами, остромордые и остроухие, как лайки, тупорылые, заросшие свалявшейся шерстью так, что не приметны были глаза, все эти собаки, припадая на передние лапы и почти прижимаясь грудью к земле, кидались под копыта Рыжего с таким отчаянным лаем и завыванием, точно встретились со своим злейшим врагом, на которого давно точили зуб.

Никита хотел было повернуть Рыжего к окну дома, стоящего при въезде, но в это время увидел идущую по улице девушку в короткой стеганке и в полушалке, опущенном почти до бровей.

Никита натянул поводья и остановил Рыжего. Собаки, может быть, поняв, что всадника не напугаешь, присмирели и с рычанием разошлись по сторонам дороги, ожидая, что будет дальше.

Девушка остановилась в нескольких шагах от Никиты и смотрела на него не то с любопытством, не то с недоумением. Лицо ее с холоду горело пунцовым румянцем, не менее горячим, чем яркие, в смущении чуть приоткрытые, губы. На перевеслах лежащего у девушки на плечах коромысла, покачиваясь, голубели ведра, до краев полные прозрачной студеной водой.

— Сестрица, где тут у вас солдаты стоят? — спросил Никита.

— Солдаты? — Девушка повела бровью и улыбнулась. — А тебе каких солдат нужно?

— Может быть, японские, может быть, другие какие, — сказал Никита, уже по улыбке девушки поняв, что белых в селе нету.

— Не примечала, — проговорила девушка и посмотрела на Никиту пристальным долгим взглядом. В ее глазах засветилась ласковая улыбка, порожденная, быть может, проснувшимся в ней чувством доверия к Никите, словно она давно знала его и ждала. — Никого здесь не стоит, никаких солдат нету, — сказала она, но вдруг свела брови. — Только наезжают они из Кувары, часто наезжают. Приедут, по избам походят, пошарят и снова уедут. Намедни приезжали — две избы спалили и троих мужиков с собой увели. Теперь сегодня или завтра ждать надо…

— Не надо ждать, не приедут они больше, не приедут… — сказал Никита и сам поверил, что ни белые, ни японцы, больше никогда не вернутся в эту деревню. Он вдруг ощутил ту бодрую легкость духа, какую обычно испытывают люди после тревог, оказавшихся напрасными, и засмеялся. — Самовар готовь, сейчас в гости к тебе приедем… Как зовут-то тебя?

— А как бы ни звали — все равно заезжай, милости просим… Вот туточки я живу. — Девушка кивнула в сторону дома при въезде и, повернувшись, пошла через улицу.

Казалось, не чувствуя тяжести ноши, она шла легкой мягкой походкой, не шелохнув ни одним плечом, словно по воздуху плыла на своих деревянных крыльях, и вода в ведрах стояла неподвижно, будто накрепко схваченная льдом.

Никита невольно проводил девушку взглядом.

— Не успел в деревню приехать, а уже за девок принялся! — закричал Черных, на галопе подлетая к Никите. — Хоть наглазники на вас надевай, кавалеры…

— Да я у нее о белых расспрашивал, — торопливо сказал Никита. — Нету в селе никого…

— Гурулеву знать дадим или маленько вперед по улице проскочим? — словно сам с собою обсуждая, что делать дальше, спросил Черных, сдерживая свою разгоряченную и не желающую стоять на месте лошадь. — Там к центру села виднее будет… — начал было он, но вдруг воскликнул: — Гляди, гляди — гуран!.. Ей-богу, гуран!..

И не успел еще Никита сообразить, о ком говорит Черных, тот дал волю своей лошади и поскакал вдоль улицы к центру села.

Никита посмотрел ему вслед и вдалеке увидел верхового, в котором без труда узнал Фому Нехватова, уезжавшего вместе с Косояровым.

Фома и Черных съехались, о чем-то поговорили, потом Черных повернул коня и поскакал назад к околице села.

— Здесь нас подожди! — крикнул он Никите, проезжая мимо. — Может, пока Гурулев-то подъедет, еще какую-нибудь девку приглядишь да приголубишь…

Никита обернулся, чтобы ответить на задевшую его шутку, но Черных был уже далеко. Лошадь его, выбрасывая из-под копыт рассыпающиеся на лету комья снега, во весь опор скакала к распахнутым воротам поскотины.

«Шутит он или в самом деле нехорошо получилось, что я слишком долго с ней разговаривал?» — нахмурившись, подумал Никита.

Однако, поглядев на деревенскую улицу, он сейчас же забыл о шутке Черных, и к нему опять вернулась та же веселая легкость, какую он испытал при встрече с девушкой.

Улица оживала. Люди выглядывали из окон, выходили из домов, ребятишки выбегали на крыльцо и, раскрыв рты, восхищенными глазами смотрели на молодого всадника с красной лентой на шапке.

Из того самого дома, на который указывала девушка, вышел высокий худощавый старик в заплатанном зипуне. Он вскинул голову и, взглянув на Никиту, прищурил глаза. Потом он не спеша снял шапку и, помяв ее в руках, так низко поклонился Нестерову, будто все уже знал и о том, зачем приехал в село молодой партизанский разведчик, и о людях знал, которые следом за ним шли через горный хребет в долину, и о том новом, что они несли с собой в это село.

Никита с седла ответил на поклон старика и позади него в окне снова увидел девушку с ярким румянцем на щеках. Однако он даже не улыбнулся ей, а, тотчас же вспомнив слова Черных, повернул коня и медленно поехал навстречу уже показавшимся в поскотине всадникам Гурулева.