— Вот, приказ только что написал. В разведку тебя определили. Разведчиком-то ты можешь?

— Могу, — сказал Никита.

— Коня тебе дадим, седло, шашку, винтовку-драгунку. Сейчас все и получай. Да без оружия чтобы я больше никогда тебя не видал, неровен час… — Косояров в задумчивости побарабанил по столу сухими искривленными пальцами. — Неровен час… Ну, иди. Явишься к начальнику разведки, к Денису Трофимовичу Гурулеву. Он знает.

Никита повернулся, чтобы идти, но Павел Никитич остановил его.

— Постой, постой-ка, — сказал он и стал рыться в кармане тужурки. — Возьми вот это еще…

Он протянул Никите старый компас с треснувшим мутным стеклом, сквозь которое едва была видна дрожащая стрелка. Никита мялся, не зная, принять ли подарок.

— Бери, бери, — сказал Павел Никитич. — Мне он теперь не нужен, а тебе, может быть, и пригодится. Ну, иди, иди… Гурулев тебе оружие выдаст и что делать расскажет…

Никите хотелось, прежде чем идти к Гурулеву, снова завернуть к Лукину, чтобы рассказать ему о своем назначении в разведку, однако он решил точно выполнить приказ Косоярова и, расспросив встреченного партизана, где находится землянка разведчиков, пошел прямо туда.

На завалинке возле землянки сидел высокий русобородый человек в черной дубленой шубе, опоясанной солдатским ремнем, и чертил по снегу осиновым прутом.

— Меня, что ли, ищешь? — спросил он, заметив оглядывающегося по сторонам Нестерова.

— Товарища Гурулева ищу, начальника разведки, — сказал Никита. В сидящем на завалинке человеке он с радостью узнал того самого партизана, который во время косояровского допроса первым заступился за пленников.

— На меня и натакался, — сказал партизан. — Я и есть начальник разведки Гурулев. — Он отбросил прут и, поднявшись на ноги, шагнул навстречу Нестерову.

— В разведку меня к вам назначили, — начал было Никита, но Гурулев тряхнул головой и проговорил:

— Знаю, Павел Никитич меня предупредил. — Гурулев пытливым взглядом оглядел Никиту с ног до головы и сказал: — А разведчик из тебя, однако, добрый выйдет — парень ты молодой, неломаный и, видать, силенка в тебе есть.

Никита улыбнулся.

— Я уже служил разведчиком, — сказал он.

— Неужто в германскую?

— Нет, в красногвардейском отряде.

— То-то, гляжу, для германской войны молод больно, — сказал Гурулев. — Ну что же, пойдем разом на конюшню, коня тебе препоручим да седельце. Потом сюда явишься, здесь, в этой землянке, и жить будешь.

Они прошли через стойбище к конному двору. Там за плетнем, в защите от ветра, привязанные к длинным долбленым колодам из толстых березовых стволов, стояли лошади разведчиков.

Дневальный, сидящий на ворохе сена в переднем углу двора, поднялся и, отряхивая с шубы сенную труху, подошел к Гурулеву.

— Вот пришли коня ему подобрать да снарядить, как полагается, — сказал Гурулев дневальному, указав на Никиту. — Там седельце у нас запасное было, достань-ка его, а мы пока рыжего жеребца посмотрим.

Жеребец стоял в дальнем углу конного двора, отгороженный от других лошадей подвесными деревянными вальками. Когда приблизились к нему Никита с Гурулевым, он захрапел и прижал уши.

— Конь добрый, только маленько строговат, — сказал Гурулев и положил свою тяжелую руку на холку жеребца. — Да ничего, обломается. Сейчас в заводных ходит, вот и дурит с жиру, под седло попадет — иную песню петь станет…

Жеребец вздрогнул, рванулся вперед и, ударившись грудью о березовую колоду, захрапел с утроенной злобой. Он ощерил пасть и так круто скосил круглый горящий глаз, что яблоко покрылось частой сеткой красных прожилок.

Никита невольно отступил на шаг назад, Гурулев же, словно забавляясь злобой жеребца, дотрагивался рукой то до его брюха, то до спины и, как барышник на конском базаре, поочередно расхваливал каждую статью.

— И спина пряма, без седловины, и станом хорош, и копытом крут, и бабка высока, — говорил он. — Чем не конь под седло? А глотка-то, глотка до чего широка. Гляди, мой кулак между скул пролезает, а кулак у меня ладный, дай бог… Такой конь на горе не задохнется, хоть наметом гони, только селезенка взыграет. А масть? Таких мастей сроду не видывал: чистое золото червонное, только ноги в чулках. Цены коню нет! А что маленько строговат он, тужить не приходится. Обойдешь, огладишь — и на строгого коня сядешь…

Гурулев снова провел рукой по спине жеребца от холки до самой репицы, крепко прижимая ладонь к его лоснящейся шерсти.

Жеребец захрапел, раздувая ноздри, и стал быстро переступать ногами.

— Эх, и горяч, — сказал Гурулев, искоса взглянув на Никиту. — Ключом кипит…

— Хорош конь, что напрасно говорить, хорош, — в тон Гурулеву ответил Никита. — Только почему он в заводных гуляет и никто его под седло не берет? Такого коня и самому начальнику разведки иметь бы неплохо.

Гурулев рассмеялся и дружески похлопал Никиту по плечу.

— А у меня конь тоже добрый, — сквозь смех сказал он. — Добро на добро менять — только время терять. Вон каурый меринишка стоит. Он, паря, двужильный и в бою испытанный. К чему же мне его менять? Свою бабу, выходит, из ограды выводи, а в избу другую приводи? Так у тебя получается? Нет уж, я при своем останусь, так-то вернее будет. А что жеребца этого никто под седло не взял, удивительного нету. По характеру своему он себе еще хозяина не нашел. Да ведь и любой конь, волю ему дай, уросить начнет, набалуется. Вот оно как. Ты по силам своим гляди, — прибавил Гурулев. — Коли духу не хватает, и не берись лучше. Свет не клином сошелся, посмирнее подыщем.

— Я не отказываюсь, — задетый за живое, сказал Никита. — Только место здесь в лесу не совсем подходящее, чтобы коня наезжать — ни полян нет, ни дорог проезжих.

— Место найдем. Полян сколько хочешь, хоть барьер на них бери, хоть лозу руби… — Гурулев взглянул на