— Евгений Речпортовский!

Антон вполголоса велел ему заткнуться.

Отпевание началось. Батюшка вручил каждому по зажженной свечке и начал читать заупокойную молитву.

Костя Ким не слушал, глядел на пламя свечи и думал о своем. Спустя какое-то время расплавленный воск капнул ему на ладонь, Костя вздрогнул.

— …Устне мои молчат и язык не глаголет, но сердце вещает: огнь бо сокрушения сие снедая внутрь возгорается…

Вчера его вызвал к себе Коренев — по поводу Гарика якобы, но с этим хитрым ментом никогда точно не знаешь, что ему от тебя надо.

— Вам что-нибудь известно об обстоятельствах и причинах убийства гражданина Гаркушина? — спросил он.

— Откуда? Меня там и близко не было, — ответил на это Костя Ким.

— А говорят, что стрелял Боцман, сын Валета…

— Мало ли кто что говорит? Я порожняки на уши не мотаю, — ответил Костя.

— Это правильно. Так и держи! — одобрил Лис.

На этом разговор и закончился. Странный разговор, мутный.

— …Нощь смертная мя настигла неготова, мрачна же и безлунна, отпуская неприготовлена к долгому оному пути страшному…

Антон Миротворец механически перекрестился. Он смотрел на крышку гроба и думал о «пути страшном», по которому где-то на том свете этапируют сейчас Гарика Речпортовского. Что там с ним делают? Швыряют под ноги раскаленные угли, поливают из огнеметов, чтобы поторапливался?.. Антон с трудом представлял себе, как встречают на том свете людей, подобных Гарику. Плохо встречают, наверное. Просто обычно об этом не задумываются!

Он тоже был вчера на допросе у Коренева и тоже отвечал на вопросы об убийстве. Точнее, отвечал, что понятия ни о чем не имеет. Но, в отличие от всех остальных, держался он вежливо и предупредительно, изображая полную готовность помочь следствию.

— Знаете этого человека? — Лис показал карточку, где сидел какой-то хмырь с пивным бокалом.

— Не знаю. Кто это?

— Один московский киллер, — Лис убрал карточку, небрежно бросил: — Мы его скелет на корабельном кладбище нашли. Крысы кости начисто обглодали…

— А при чем тут киллер?

Но Лис ничего объяснять не стал и молча подписал Антону пропуск на выход.

— …Великой последней гласящей трубе в страшное и грозное Воскрешение суда, воскресающим всем, помяни мя тогда, Святая Богородице…

Босой устал стоять. В ноге запульсировала боль, поднялась от ступни до колена. Но сегодня ему это было приятно. Болит — значит, жив! А у Гарика, хоть он и моложе был, и здоровее, у него уже ничего не болит…

Он оглянулся на Паяло. Тот все понял, подскочил, подставил какой-то табурет, помог присесть. Босой с наслаждением вытянул ногу. «Все там будем», — подумал он благостно. И он, и Гарик, и тот же Паяло, и подполковник Коренев, и Валет, и Питон, и все остальные… Все встретятся за последним пределом, на ничейной земле, голые и безоружные. Тогда и выяснится, кто чего намутил в этой жизни. Пока что можно только гадать…

— Квасков был вашим телохранителем, вы должны знать, почему он убил Гаркушина, — пытал его вчера Лис.

— Да я вообще ничего не видел! Нагнулся шнурок завязать, а тут грохнуло, кровь брызнула, я и упал на пол… А кто-то мимо пробежал, как конь с подковами. Может, это и не Боцман был…

— А кто? И куда он делся?

— Да я-то почем знаю?

— Вы с ним говорили об убийстве Валета? Он не высказывал подозрений, что это убийство организовал Гаркушин?

— Нет. Это не моя тема.

— А почему Гаркушин не взял его к себе в бригаду?

— Так у Гарика и спрашивайте! Хотя уже не спросишь…

Босой развел руками.

— Значит, ничего не знаете, — сказал Лис. — Ну-ну… А что в Тиходонск приезжал Еж?

— Какой еще Еж? — встрепенулся Босой.

— Мокродел московский! Про скелет в корабельном отстойнике слыхали? Неужели ничего не слышали? — Лис с сомнением покачал головой. — Вы же с Каскетом перетираете постоянно, а он всю Москву знает, должен и Ежа знать!

— Так у Каскета и спросили бы! — огрызнулся Босой, в то же время усиленно переваривая информацию. Неужели Гарик и вправду заказуху устроил через москвичей?.. То-то «законники» столичные короновать его ломанулись!

— А я спрашивал уже, — сказал Лис. — И Каскета, и Гуссейна, и всю вашу братию. Все они у меня уже перебывали, вот на этом самом стуле сидели…

— Да? — вроде удивился Босой, хотя в городе такие новости расходятся за четверть часа и он все прекрасно знал. — И что?

— Ничего, — Лис пожал плечами.

И как-то сразу утратил интерес к беседе. Босой вышел от Коренева в тяжелых раздумьях. Чего хотел Лис? Напугать? Намекнуть, что Гарика завалили неспроста? Или, как это у него всегда бывает, отвлечь внимание от чего-то важного? Но от чего именно?

Босой мог ломать голову сколько угодно. Остальные, кто был сейчас в этой часовенке, тоже могли теряться в догадках. Но никто и предположить не мог, что всю эту карусель с допросами Лис затеял не ради Гарика, не ради Боцмана или Валета… А только ради того, чтобы, не вызывая ничьих подозрений, встретиться с одним-единственным человеком и сыграть на глубоко затаенных в его душе струнах мести, ревности и обиды — самых сильных побудительных мотивах почти всех преступлений. И этот человек сейчас стоял рядом с ними.

— …Видя близкий конец жития моего и помышляя недостойных мыслей, деяний же, Всечистая, душу мою делательницу, жестоко бываю поражаем стрелами совести: но преклоншися, милостивно буди мне, Предстательница…

Карпет в нетерпении переступал с ноги на ногу. Ему казалось, что отпевание никогда не закончится. В левой руке свеча, правой Карпет крестился вслед за батюшкой, а когда не крестился, то сжимал в кармане куртки тяжелый металлический предмет, похожий на лимон. Скорее, скорее бы. Иногда он не выдерживал, бросал короткий взгляд на Каскета, который стоял по другую сторону от гроба и ни о чем не подозревал. Свеча в его руке начинала дрожать, руки потели, и Карпет отводил глаза. Он боялся, что не дождется конца церемонии. Может, прямо сейчас? И дело с концом! Заноза в душе превратилась в раскаленный осколок, он ворочался, раздирая сердце и обрывая нервы. Хорошо, что он принял две таблеточки и запил коньяком. Это бодрит, поднимает над окружающими, прямо к расписанному ликами святых куполу.

— Я слышал, ты уезжать собираешься, Рубен. Вроде в Штаты… Это правда?

Говоря это, Лис достал из ящика стола коробку с сигаретами и пепельницу, поставил перед Карпетом. Разговор происходил вчера вечером, около пяти часов. Солнце садилось в окне за спиной Лиса, слепя глаза Карпету.

— Уезжаю или нет, это мое дело, — поморщился Карпет. — И к убийству Гарика никакого отношения оно не имеет.