18 октября 2005

Кровать на войне

Выставка Бориса Смирнова «Знаки войны», Государственный музей истории Санкт-Петербурга

Для того чтобы попасть на выставку, надо ее найти. Войти в «тайный ход» под стеной Государева бастиона Петропавловской крепости, пройти длинный крепостной коридор, за очередным резким поворотом оказаться в помещении бастиона и обнаружить там выставку. Несколько десятков черно-белых фотографий, ни одна из которых к экспонированию предназначена автором не была.

Все это – часть личного архива архитектора, дизайнера, художника по стеклу, фарфору, текстилю, основателя целой школы в советском прикладном искусстве Бориса Смирнова. Его очень любили ученики и ему многое прощали чиновники – это был тот тип обаятельного творца, которому все списывали на чудачества. Фотография в сферу художественных интересов Бориса Смирнова вроде бы не входила. Но он любил это дело и, начиная с конца 1930‐х, время от времени к камере прикладывался. Серийность художественного видения Смирнова-художника вполне позволяет хорошему куратору представить его любительские фотографии как самостоятельные проекты. Но есть в фототекстах Смирнова блок, который, безусловно, таковым являлся и в представлении автора.

В 1942 году Борис Смирнов был призван в армию в качестве начальника специальной маскировочной лаборатории Балтийского флота. Почти всю войну он затягивал сеткой, прятал, декорировал, маскировал все, что прикажут, – в основном на Карельском перешейке. В 1945 году его командировали в Северную Германию – размаскировывать то, что намаскировали другие. И в Карелии, и в Германии он снимал. На этих фотографиях почти нет людей, но много маскировочных сеток, пустых глазниц разбомбленных домов, брошенных вещей, зачем-то уцелевших указателей, лозунгов, инструкций и бесконечно белого, способного замаскировать все лучше любого спеца снега. И еще здесь очень много кроватей: кованых и деревянных, без пружин и матрасов, выкинутых войной на улицу и уже явно не помнящих тепло тел своих хозяев. Одни стоят ровно и покорно, другие громоздятся друг на друга, третьи выброшены как будто каким-то диким ураганом – торчат своими искореженными остовами посреди дороги. Король камуфляжа в своих фотографиях обнажал не объекты, а символы. Его «знаки войны» просты, тихи, обыденны, но из них и состояли его четыре года войны.

6 марта 2015

Война смотрит в мир

Выставка Роберта Капы «Фотограф жизни», в Тель-Авивском художественном музее

Роберт Капа снимал войну. Всегда. Тогда, когда он снимал не войну, это было ожидание войны или ее отсвет. То есть война всегда была близко. При этом самый известный военный фотограф в мире не так уж часто снимал разгар битвы. «Как скучен и незрелищен бой», – писал он. Его «решающим мгновением» чаще всего были секунды до или после. Высадка союзников 6 июня 1944 года в Нормандию, возвращение боевого самолета с ранеными, солдат «Хаганы» в обороне, павший пулеметчик и вставший за его орудие на балконе в Лейпциге 1945‐го товарищ, «час ожидания атаки», скорбные минуты подсчета павших, страх смерти, отчаяние оставшихся в живых. И даже тот, самый знаменитый его то ли лоялист, то ли анархист, падающий в Испании от пули снайпера прямо перед «лейкой» Капы, – он тоже не в пылу битвы, а в звенящей пустоте первых выстрелов атаки.

Война Капы – это не столько оружие и лютая ненависть в глазах воюющих, сколько состояние человека и окружающего его мира, которого быть на самом деле не должно. Если поменять местами все слагаемые этих фотографий, то окажется, что они настолько же о войне, сколько о мире. Столько же о смерти, сколько и о жизни.

Именно это попробовали сделать кураторы выставки в Тель-Авиве. Они объединили самые известные военные и невоенные снимки Капы. О чем кадр с сохранившимся фонтаном с танцующими пионерами посреди полностью уничтоженного Сталинграда (1947)? О смерти людей и города или о том, что что-то всегда уцелеет? О чем фотографии из разрушенных городов Германии последнего года войны? О том, что за спинами людей горят их жилища, или о том, что сами они выжили и впереди еще будет жизнь? А о чем серия из лагерей абсорбции, в которых прибывшие в только что созданный Израиль европейские евреи проводят свои первые дни на Земле обетованной (все израильские фотографии Капы датированы его тремя поездками 1948–1950 годов)? О новой жизни или о той только что пережитой катастрофе, которая отражается на каждом из этих лиц? О чем солнечные набережные и праздные кафе только ставшего еврейским Тель-Авива? О мирной жизни просто или о мирной жизни во время или сразу после войны за независимость Израиля?

Такой отбор, в котором заметным акцентом, безусловно, является израильская серия Капы, вполне может показаться тенденциозным. Впрочем, и самого фотографа обвиняли в том, что он, венгерский еврей, мифологизировал увиденный им молодой Израиль. Пусть так. Интересно другое. Этот отбор дает возможность по-другому посмотреть на то, что раньше казалось безусловной классикой военной фотографии. Война у Капы не столько в действии, сколько в атмосфере. Не столько в жесте, сколько в глазах героя. Не столько в настоящем, сколько в прошлом или будущем. Так снимать может только тот, кто видел войну изнутри.

Во всех текстах о Роберте Капе приводится отрывок из книги его сильно художественных воспоминаний о том, как, встречая на летном поле самолет со сбитыми летчиками, он понял, что такое военный фотокорреспондент: «Последним из самолета вылезает командир и говорит: «Вот такие снимки ты ждал? Фотограф!..» В моей сумке лежали удачно отснятые пленки. Я ненавидел себя и свою профессию. Это фотографии для гробовщиков. Но какого черта? Я не хочу быть гробовщиком. Если уж участвовать в этих похоронах, поклялся я себе, то не в роли постороннего». Так и жил дальше – непосторонним. Так и умер в сорок лет, подорвавшись на мине в Индокитае. Снимая войну и грезя о мире.

25 июля 2017

Свидетельство и обвинение

Фотофиксация жизни в Лодзинском гетто, Бостонский музей изящных искусств

Выставка «Память, вынутая из-под земли» (Memory Unearthed) – это более двухсот фотографий, десяток негативов и столько же позитивов, несколько документов, несколько вещей, неслышная миру смерть сотен тысяч людей и обвинительный приговор. Выставка «Память, вынутая из-под земли» – это личный подвиг еврейского фотографа Хенрика Росса, который был нанят администрацией гетто, чтобы делать снимки на удостоверения личности жителей и снимать отчетно-оптимистические репортажи о порядке и эффективности для нацистских властей.

Тайная жизнь Хенрика Росса состояла в постоянной фиксации жизни гетто: из-под полы или из кармана пальто, через щели в окнах и стенах, через провалы разрушенных домов, из‐за угла он снимал все, что мог. Подобные изображения были категорически запрещены, но Росс продержался четыре года и только в разгар процесса депортации, когда массовые отправки из Лодзи в Освенцим и Хелмно не оставляли надежды на выживание, закопал свои негативы, «чтобы они стали свидетелями нашей трагедии». Росс станет свидетелем сам – он не оказался одним из 45 тысяч человек, умерших в гетто из‐за голода и болезней, он не попал в число 17 тысяч детей и стариков, которых уничтожили в Лодзинском гетто в газовом вагоне за несколько дней 1942 года, он оказался одним из 877 человек, которых в январе 1945‐го нашли в закрытом за несколько месяцев до этого по приказу Гиммлера гетто русские. Лодзинское гетто было вторым по размеру после Варшавского гетто в Польше. Нацисты не оставили сомнений в цифрах: в 1940‐м, когда в Лодзи людей со звездами Давида на одежде согнали за забор с колючей проволокой, их было 160 тысяч. Позже к ним присоединят евреев из пригородов, цыган и коммунистов – число обитателей гетто вырастет до 200 тысяч. Выживут 10 тысяч.