Она резко кивнула.

– Я знаю, где любит дремать Эймос, – сказала она и как будто сделалась выше, преисполнившись чувством собственной важности.

Трясучка Эймос был лет на десять старше меня и уже работал слугой в Ивовом Лесу, когда я тут появился. Как и свидетельствовало прозвище, он страдал от трясучки – это началось у него много лет назад после удара по голове. Он жил в имении еще со времен Пейшенс и заслужил покой. Когда-то он был стригалем. Теперь с такой работой он бы не справился, но мог, опираясь на клюку, следить за стадом в хорошую погоду. Ему нравилось время от времени выполнять особые поручения. Может, Эймос и сделался медлительным, но сохранил свою гордость. Старик подходил для этого дела больше всех.

У двери Би приостановилась.

– Выходит, мой человек-бабочка – девушка?

– Похоже на то, – сказал я.

Наша раненая открыла глаза. Ее блуждающий взгляд остановился на Би, и на губах медленно расцвела улыбка.

– Откуда он явился? – спросила она.

– Риддл? Он пришел сюда следом за Би. Он старый друг и не опасен для тебя.

Ее веки опять устало сомкнулись.

– Так странно. Я была уверена, что человек-бабочка – мужчина. Не девушка. – Би с раздраженным видом тряхнула головой и сообщила мне: – Снам нельзя доверять. По крайней мере, доверять до конца. – Она замерла, словно эта мысль представляла собой нечто ранее неизведанное. Ее взгляд сделался отрешенным.

– Би? Би, все хорошо? Ты была такой странной, когда пришла рассказать мне про человека-бабочку…

Моя дочь наконец-то взглянула на меня и тут же отвернулась:

– Со мной уже все хорошо. Я очень устала. И заснула. Мне пришел сон и сообщил, что время настало. И привел меня к тебе, а затем… – Она растерянно моргнула. – Затем сон кончился, и вот мы здесь.

Сказав это, моя дочь тихонько выскользнула из комнаты.

Я уставился ей вслед, но тут девушка на столе издала короткий болезненный стон, и я, рывком вернувшись к действительности, принялся за работу. В чуланах нашлись горшочки с медом, запечатанные воском, и пласты очищенного воска, предназначенные для свечей. Наверное, лет через десять они все еще будут тут лежать. Я нашел тряпочки, через которые Молли процеживала мед и воск. Они были в пятнах, но чистые. Мне вспомнилось, как она кипятила их во дворе в большом котле, а потом развешивала на солнце, чтобы просушить. Выбрав самые старые и мягкие, я разорвал несколько тряпиц на бинты. Молли бы не стала сердиться на меня за это.

Теплой водой размягчив струпья на спине молодой Белой, я осторожно смыл кровь и гной с ее ран. Их было четыре. Мне не хотелось их прощупывать, но я знал, как опасно оставлять что-то внутри. Я придавил одну, и девушка застонала от боли.

– Не ищи там ничего… – выдохнула она. – Мой спутник их очистил, как смог. Что в меня попало, уже не достать. Раны затянулись на какое-то время, и мы сбежали. Было почти похоже на то, что они начинают заживать. Пока охотники нас не догнали. Они убили моего друга. И мои раны снова открылись, когда я убегала. И с того дня у меня не было возможности их очистить. А теперь уже поздно. – Она моргнула. В углах ее глаз стояли капли крови, похожие на рубиновые слезы. – С самого начала было поздно, – призналась она с грустью. – Я просто не могла в это поверить.

Чувствовалось, что история у нее длинная. Вряд ли девушка в состоянии мне все рассказать, решил я, но надо немедленно узнать, в чем заключается послание Шута.

– Я обработаю твои раны медом и маслом. Мне надо просто сходить за маслом. Когда я вернусь, ты сможешь рассказать мне о послании?

Она посмотрела на меня своими бледными глазами, так похожими на глаза Шута, какими они были когда-то, и проговорила:

– Бесполезная… Я бесполезная посланница. Мне велели предупредить тебя об охотниках. Ты должен был разыскать сына и сбежать, опередив их.

Тут моя нежданная гостья издала долгий вздох, и я решил, что она провалилась в сон. Но Белая прибавила слабым голосом, не открывая глаз:

– Боюсь, я привела их прямиком к твоему порогу…

Я мало что понял из сказанного, но волнение отнимало у нее силы.

– Не надо тревожиться об этом сейчас, – сказал я, однако посланница уже погрузилась в беспамятство. Я воспользовался этой паузой, чтобы принести масло и обработать ее раны. Закончив, я собрал вокруг нее разрезанную одежду и предупредил: – Я сейчас тебя перенесу.

Она не ответила, и я как можно осторожнее взял ее на руки.

Я воспользовался коридором для слуг и лестницей, завернул за угол, направляясь в собственную комнату. Открыл дверь плечом и замер, потрясенный. Уставился на кучу простыней и скомканные одеяла на своей кровати. Воздух в комнате был затхлый и вонючий, как в логове вепря. Брошенная одежда частью лежала поверх сундука, частью свисала с него до самого пола. Каминную полку покрывали оплывшие огарки. Тяжелые шторы были задернуты, преграждая путь зимнему свету. Даже в самые безалаберные дни Чейда его берлога не производила столь гнетущего впечатления.

После смерти Молли я уединился здесь и приказал слугам ничего не трогать. Я не хотел, чтобы что-то менялось с той поры, как Молли в последний раз прикасалась к вещам. Но они изменились сами по себе. Морщины на простынях на незастеленной постели застыли, как рябь на дне медленной реки. Легкий аромат, который как будто всегда следовал за Молли, уступил место вони моего собственного пота. Когда же эта комната обрела такой тягостный вид? Когда Молли ее со мной делила, на канделябрах не было восковых потеков, а на каминной полке – слоя пыли. Она не прибиралась за мной, нет: я не был до такой степени у нее под каблуком. Волк во мне оскалил зубы и сморщил нос от отвращения при мысли о том, как можно жить в таком грязном месте.

Я считал себя опрятным человеком; эта комната внезапно показалась мне камерой безумца или отшельника. Здесь воняло отчаянием и утратой. Мне невыносимо было туда заходить, и я попятился так резко, что голова посланницы стукнулась о дверную раму. Девушка издала тихий болезненный возглас и затихла.

Комната Би располагалась чуть дальше по коридору. Из нее можно было попасть в смежную комнатку, предназначенную для кормилицы или няни. Я открыл дверь в ту каморку и вошел. Ее никогда не использовали по назначению, она сделалась хранилищем для ненужной мебели. Она была не больше кладовки, но в ней имелась узкая кровать рядом с пыльной тумбочкой, на которой стоял кувшин. Подставка для проветривания белья пьяно привалилась к стене в углу, рядом со сломанной скамеечкой для ног. Стащив выцветшее покрывало с кровати, я уложил на нее мою бледную ношу и пристроил ей под голову свернутый плащ-бабочку вместо подушки. Я разжег огонь в очаге Би и оставил открытой дверь, чтобы тепло проникло во вторую комнату. Вернулся к себе и нашел чистое одеяло в сундуке с постельным бельем. Оно пахло кедром, когда я его достал, и чем-то еще… Оно пахло Молли.

На миг я крепко прижал его к груди. Потом сдавленно вздохнул и поспешил обратно к девушке. Тепло ее укрыл и задумался о том, что делать дальше. Время неумолимо бежало. Пока я думал, пустился ли Риддл в обратный путь и надо ли мне продолжать лгать, когда он вернется в Ивовый Лес, позади открылась дверь. Я повернулся, принимая боевую стойку.