– И сколько мы будем дожидаться этого знака, ваше высокопреосвященство? – рыкнул Львиное Сердце, на миг вышедший из образа «истинного паладина».

– Откуда мне знать, сын мой? – в голосе Орсини немедленно прорезались сварливые нотки. – Я что, сам его подаю?! Я только попросить могу, а остальное все в деснице Господней…

– Когда Аллах создавал время, он создал его достаточно, – негромко, но так, что услышали все присутствующие, заметил молчавший до того египетский султан, говоривший на норманно-франском наречии почти без акцента. И едко добавил: – В конце концов, вы шли сюда почти три года, так что лишний день или десять дней уже ничего не решают.

– Десять дней?.. – взвился англичанин, а Казаков вдруг насторожился. В сплетении привычных звуков – шелест дождя по покатой крыше шатра, непрестанный гул военного лагеря, глухой гром, перекатывающийся в отдалении – вдруг появилось нечто незнакомое. Незнакомое, неуместное в средневековье, но вместе с тем – привычное уху человека будущих времен. Низкое, басовитое гудение с характерным подвыванием, механическое, равномерное…

Барон де Шательро сморгнул и украдкой треснул себя по уху – может, это просто звон в голове от здешней духоты?

Не помогло. Звук не только не пропал, но еще и усилился. А соседи покосились на Сержа с понятным удивлением – с чего это благородный мессир начал лупить себя по голове и изумленно таращиться вокруг?

Гул нарастал, взрезая повседневный гомон огромного лагеря, перекрывая его, превращая в серенький звуковой фон, размашисто перечеркнутый алой полосой приближающегося звука. Он проник во все уши и головы, оборвал разговоры, он заполнил собой весь мир.

Плюнув на писаные и неписанные традиции поведения, Казаков локтями распихал стражу у входа в шатер и вылетел наружу.

В небе над Аккой, на фоне свинцовых грозовых туч, кружила механическая птица.

Барон де Шательро длинно и задумчиво выругался на языке, которого в здешних временах еще не существовало. Рассудок отказывался анализировать увиденное, выкинув табличку с краткой, но емкой надписью «Глюк системы». Кто-то с силой толкнул его в спину, из огромного шатра один за другим выбегали участники исторической встречи.

– Дракон, – выдохнул кто-то рядом с Казаковым. – Помилуй и защити нас, Господи, дракон!

«Ага, – тупо согласился Серж. – Как есть дракон. В натуре».

Над лагерем медленно, но верно нарастал истерический вой ужаса. Зеленый дракон кружил над гаванью, словно бы примериваясь к какой-то, одной ему известной точке. Ударившая с небес молния прочертила рядом с порождением двадцатого века кривой рассыпчатый зигзаг, на мгновение отразившись вспышкой в блестящем колпаке над местом пилота.

* * *

Сверху все казалось иным. Ненастоящим, игрушечным. Настоящими было только небо в кипении быстро меняющих конфигурацию облаков, испещренное белыми барашками серое море да изогнувшаяся дугой гавань. Все прочее, включая город на берегу, было просто декорациями. Фальшивый аэродром из бревен и фанеры, с выкрашенными серой и зеленой краской самолетами, созданный исключительно ради того, чтобы отвлечь внимание противника. Через четверть часа все это исчезнет в яркой, ослепительной вспышке пламени, городские кварталы превратятся в дымящиеся руины, ведь здешним зданиям, сшитым на живую нитку, многого не надо. Взрывная волна разметает постройки и людей, и на месте чуть ли не трети Акки останется воронка да пепелище. Эдакое проявление гнева Божьего, огненный перст с небес. И все кончится, раз и навсегда. Не будет никаких нелепых попыток перекроить историю, двойных Вселенных, чужих загадочных планов и заговоров. Не будет Елены с острова Кипр, я вернусь в мир, которого лишился по какой-то чудовищной ошибке. Все пойдет прежним путем. Как там говаривал Серж? «Перепутанные циркуляры не из той папки»? Небесный канцелярист разложит бумаги по надлежащим местам, Лили Марлен под одиноким фонарем дождется своего солдата, кончится война… кончится все.

Беззащитная, испуганно взирающая в небеса Акка проплывала под крыльями пикирующего бомбардировщика. Мерцающая под стеклом искорка смещалась к перекрестью двух тонких шкал, меняя цвет с зеленого на красный.

Ну что тебе рассказать,

Чем за любовь воздать?

Оглядываясь назад,

На цепь событий и дат?

Привкус трав на губах,

Да боль под левым ребром,

Да лай дворовых собак,

Да деготь, подмешанный в ром…

Он услышал немудрящую песенку вчера, в лагере пилигримов. Не крестоносцев, обычных людей, однажды по зову сердца покинувших свои страны, города и дома, чтобы однажды добраться до стен Иерусалима, увидеть пустую гробницу Сына Божьего и исполнить ведомые только им обеты. Мессир фон Райхерт забрел туда случайно, смутно надеясь разжиться у добрых людей кувшином вина, да запнулся, словно споткнувшись о невидимую веревку. Здешние паломники не выкрикивали нестройным хором псалмов и молитв, в которых по неграмотности путали слова, а сидевший у костра певец был созданием светским до мозга костей и кончиков давно нечищеных ногтей. Сущий юнец, судя по лицу – уроженец Апеннин, с чистым голосом, воспевавший отнюдь не положенные христианам добродетели, но рассказывавший о самых обычных вещах – дорогах, встречах и разлуках, любви и смерти, человеческих утратах и надеждах.

А в той стране все не так,

Не так, хоть верь, хоть не верь.

Там воду в грубых горстях

Приносит младенцу зверь.

С гулякой монах делит хлеб,

А ложе – жонглер и граф,

Там храм, Рождественский хлев,

И каждый, кто любит – прав!..

Гунтер простоял там долго, смотря из темноты на свет костра и лица сидящих вокруг людей. Он даже решил пожертвовать последними монетками из своего кошеля – но молодой человек не собирал подаяние, он пел просто так, чтобы ободрить и поддержать своих спутников в долгом и тяжелом странствии. Кто-то окликнул его по имени – «мессир Франческо!» – а потом обер-лейтенант увидел, что певца сопровождает молоденькая девушка, жена или подруга, пребывавшая в тягости, и, подобно доброй части женщин Средневековья, носившая свое раздувшееся чрево со спокойным достоинством. Парочка рука об руку прошла мимо него и затерялась в темноте, среди палаток и шатров, и, сидя за штурвалом «Юнкерса», он невесть почему вспомнил их. Безыскусные песни на грубоватом норманно-латинском и музыкальном провансальском наречиях. Лагерь паломников далеко, вряд ли он пострадает при взрыве. Хотя кто может предсказать, чем закончится неизбежная паника, вызванная падением пятисоткилограммовой бомбы?

Зеленая точка достигла перекрестья, замерцав ярче рубинов в пряжке берета мессира де Гонтара. Заход на цель выполнен безупречно. Скользящее движение рычага, освобождающего захваты – и SC-500, с воем разрубая металлической тушей воздух и вращаясь вокруг собственной оси, полетит вниз.

«А Серж говорил – сегодня наконец будет какой-то большой совет, – вяло напомнила память. – Вдруг это и есть твоя цель, а, солдат? Да, наверняка.»