К сожалению, все это отвечало действительности. Но нужно сказать, что в то время опыт в военном деле у меня был очень небогатый. Поэтому я не знал, насколько Чибисов прав. Казалось, что он прав, но, с другой стороны, я относился к Покровскому с уважением, он ведь тоже руководствовался хорошими, честными побуждениями, хотел знать истинное положение дел в войсках. Позже, когда много месяцев находясь в войсках, я уже привык к военной жизни, то понял, что, хотя бы и из хороших побуждений, Покровский объективно наносил вред. Действительно, из-за таких непрерывных вопросов парализуется вся работа.

Взаимоотношения военных людей вообще весьма своеобразны и часто непонятны штатскому человеку. В этой связи мне запал в душу один более поздний разговор с Малиновским. Мы уже, кажется, освободили Ростов, наш штаб фронта стоял на хуторе Советском. Я этот хутор знал еще по 1941 году. После освобождения Ростова проводилась операция с целью выбить противника из Таганрога. Штаб армии находился тоже в хуторе Советском. Я хотел поехать в Ростов и узнать, что же делается в городе, как идет восстановление хозяйства, налаживается жизнь, организуется партийная работа. Секретарем обкома партии тогда был Двинский[325]. Хотел я и послушать Двинского, что он скажет о настроениях ростовчан? Поехал я, провел совещание партийных работников Ростова, проверил, как восстанавливается жизнь, как функционируют партийные комитеты и органы Советов. Оттуда вернулся уже ночью. У меня возник какой-то вопрос к командующему войсками фронта Малиновскому, я решил поговорить с ним по телефону. Звоню: «Родион Яковлевич, у меня к вам вопрос. Вы сейчас на ногах или в постели?» Он замялся: «Я, знаете ли, в постели сейчас. Если что нужно срочно, могу сейчас же одеться и прийти». Говорю: «Нет, что вы, отдыхайте, раз легли. У меня не срочный вопрос, завтра обменяемся мнениями».

Какой был вопрос, теперь уже не помню. Видимо, текущего порядка. Может быть, возникли какие-то просьбы со стороны Двинского – помочь городу чем-нибудь из трофейного имущества. Были тогда такие нужды у местных партийных и советских органов. Ответ Малиновского мне понравился. Некоторые другие военные, с которыми приходилось совместно работать и быть у них членом Военного совета, всегда изображали, что они не спят, что всегда на ногах и все время обдумывают военные проблемы, как им разгромить противника. Бывало, иной раз зайдешь неожиданно к командующему, он сидит, а глаза у него заспанные. Он спал, адъютанты же, увидев меня, тотчас его разбудили. Вот он и «в бодром состоянии», а на самом деле спал. Мне это очень не нравилось, но сказать об этом и обидеть человека, занимавшего высокий пост, я не мог. Поэтому мне был известен такой недостаток у командующих. Нет же вообще людей не спящих, потому что человек имеет органическую потребность в отдыхе. Если он не будет спать, это просто больной человек. А если он лишился сна по болезни, то лишился и трудоспособности, тем более такой трудоспособности, которая требуется от командующего по руководству войсками, ведению операций, боев с врагом.

Малиновский был не таким человеком, и это мне очень нравилось. Он мог даже прямо сказать, вроде как бы наговаривая на себя, что он «не так» относится к делу, как надо, поскольку позволяет себе спать во время войны. Мы с ним много раз беседовали по всяким вопросам, и однажды он в беседе со мной высказался по поводу отдачи приказов. Его слова мне тем более интересны, что это говорил именно Малиновский, командующий войсками фронта, очень опытный военный человек, который всю жизнь проходил в мундире и много раз бывал в боях: и в Первую мировую войну, и в Испанскую народно-революционную, и во Вторую мировую. Он сказал: «Товарищ Хрущев, порядок дела такой. Когда мы принимаем решения и отдаем приказы по фронту, то надо заранее рассчитать время. Чтобы эти приказы были переданы в армии, требуется столько-то времени; чтобы приказы, полученные армиями, передали бы в корпуса, – столько-то времени; чтобы корпусные командиры передали эти приказы в дивизии – столько-то времени и т. д. В целом довольно длительное время. Если мы сейчас же, как только издали приказ, начнем проверять его выполнение, то вместо того, чтобы содействовать скорейшему доведению этого приказа войскам, будем отрывать людей от дела, и они, докладывая нам, не скажут, что приказ не выполняется, а скажут что-нибудь другое. Так иной раз мы заставляем людей выдумывать и парализуем их работу. Поэтому, если отдал приказ, надо дать расчетное время, чтобы приказ был доведен до боевых единиц. Тогда офицеры начнут, каждый по своей линии, проверять правильное разъяснение приказа и соблюдать уставной порядок, которому обучают каждого офицера».

Вот почему я теперь полагаю, что Чибисов был прав, когда выражал недовольство тем, что Покровский сидел на беспрерывном контроле выполнения приказов, отданных командованием, и тем самым лишал людей возможности ведения работы по организации войск на основе полученных приказов.

В ту пору события в районе Днепропетровска развивались очень бурно, но не в нашу пользу. Мне несколько раз приходилось выезжать к Днепру, знакомиться с тем, как организована оборона по предотвращению его форсирования врагом. Когда я поездил и посмотрел, то понял, что эта оборона очень неустойчива. То была не сплошная оборона по берегу, а просто курсировали вооруженные речные катера Днепровской военной флотилии. Отдельные подразделения были размещены в определенных местах, наблюдали за берегом и в случае попытки форсирования должны были дать отпор. Такая оборона не внушала надежд. Если противник сосредоточит усилия на определенном направлении, то без особого труда сможет форсировать Днепр.

В те дни немцы не предпринимали каких-либо особых попыток ворваться в Киев. Мы успокоились и считали, что противник потерял охоту ворваться в Киев в лоб. Зато очень активные действия развивались севернее Киева, в сторону Гомеля. Недавно я слушал передачу, связанную с подготовкой празднования 50-летия Советских Вооруженных Сил. Выступал по радио маршал Еременко. Он рассказывал, как вел бои на Гомельском направлении. Отсюда я сделал вывод, что там тогда командовал войсками Еременко. Какой же это был фронт? Западный? Или к тому времени уже был создан Брянский фронт? Мне это неизвестно. Знаю только, что Гомель для нас, то есть для Юго-Западного фронта, послужил тем каналом, через который к нам прорвался противник и создал угрозу окружения наших войск под Киевом.

На участке фронта у Днепропетровска завязались упорные бои. Враг форсировал Днепр. Нами был наведен понтонный мост, по которому отходили наши войска, но саперы, видимо, недостаточно хорошо затем разрушили его, и враг им воспользовался. Трудно было толком разобраться, как это случилось, потому что командование докладывало, что мост взорван, а быстрота, с которой враг оказался на левом берегу реки, свидетельствовала, что мост цел. Беженцы с левого берега сообщали, что мост взорван, но сохранил способность держаться на воде. Использовать его под тяжелые грузы было нельзя, а пехота могла пройти. Видимо, враг этим и воспользовался: перебросил пехоту, а потом восстановил мост и перебросил технику. Вновь завязались очень тяжелые бои.