– Вряд ли. – Мне пришлось напрячь слух, чтобы выловить ее слова из ветра. – Я не мешала им верить. Пусть думают, что существует код отмены. Тогда меня оставили бы в живых, пытаясь его узнать. Но я сомневаюсь, что это можно остановить.

– Так что это такое?

Тут она посмотрела на меня, и голос ее стал тверже.

– Генетическое оружие, – сказала она отчетливо. – Во время Отчуждения из Черных бригад набрали состав добровольцев, которым модифицировали ДНК для переноса. Это ненависть к крови Харланов, на генетическом уровне, активируется феромонами. Это была передовая технология из исследовательских лабораторий Дравы. Никто не знал, сработает ли она, но Черные бригады хотели иметь возможность нанести удар с того света, если нас ждет поражение при Миллспорте. То, что будет возвращаться, поколение за поколением, чтобы преследовать харланцев. Добровольцы – те, кто выживет, – передадут это детям, а те дети – своим детям.

– Мило.

– Это была война, Ковач. Думаешь, Первые Семьи не передают своим отпрыскам установки правящего класса? Думаешь, привилегии, уверенность в своем превосходстве не отпечатываются в сознании поколение за поколением?

– Ну, может быть. Но не на генетическом же уровне.

– Ты точно об этом знаешь? Ты знаешь, что творится в банках клонов Первых Семей? К каким технологиям они получили доступ и что встроили в себя? Что поддерживает их олигархию?

Я подумал о Мари Адо и обо всем, от чего она отказалась, отправившись на Пляж Вчира. Никогда ее не любил, но она заслуживала, чтобы о ней судили как о человеке, а не о представителе своего класса.

– А давай ты просто скажешь, что эта херня делает, – сказал я без эмоций.

Женщина в оболочке Осимы пожала плечами.

– Я думала, уже сказала. У любого с модифицированными генами есть инстинкт к насилию против членов семьи Харланов. Это как генетический страх перед змеями у обезьян, как встроенная реакция боттлбэков на крылатую тень на воде. Феромонная сигнатура крови Харланов активирует реакцию. Дальше только вопрос времени и личности – один носитель среагирует сразу, сойдет с ума и будет убивать всем, что попадется под руку. Другой станет ждать и планировать. Кто-то даже воспротивится позыву, но это как секс, как конкуренция. В конце концов биология победит.

– Генетически зашифрованное восстание, – кивнул я себе. На меня опускалось тоскливое спокойствие. – Вполне естественное продолжение принципа Куэллкрист. Разнесись на ветру и скрывайся, оживи в следующей жизни. Если не сработает, подключай своих праправнуков, и они придут драться за тебя спустя поколения. Преданность до конца. Почему же Черные бригады этим не воспользовались сразу?

– Я не знаю, – она угрюмо потянула за лацкан куртки, которую ей одолжила Трес. – Не у всех были коды доступа. Имеет смысл подождать несколько поколений, прежде чем такое активировать. Может, никто из знавших о проекте столько не прожил. Судя по тому, что говорили твои друзья, бо́льшую часть Бригад выследили и устранили после того, как я… после того, как все кончилось. Может, никого не осталось.

Я снова кивнул.

– А может, никто из тех, кто остался, не смог себя заставить это сделать. Все-таки идея охренеть ужасная.

Она бросила на меня усталый взгляд.

– Это оружие, Ковач. Оружие всегда ужасно. Думаешь, целиться на Харланов по крови намного хуже, чем ядерная бомба, которую они применили против нас в Мацуэ? Испарили сорок пять тысяч человек, потому что где-то там были явки куэллистов. Говоришь, охренеть ужасно? На Новом Хоккайдо я видела, как правительственные силы ровняли с землей целые города бомбежкой по пологой траектории. Политических подозреваемых казнили сотнями, бластерным выстрелом в стек. Это не ужасно? Протокол «Куалгрист» менее разборчивый, чем системы экономического подавления, которые диктуют, чтобы ты сгноил свои ноги на фермах белаводорослей или легкие на фабриках переработки, ползал по гнилым скалам, а потом падал в пропасть во время сбора скальных фруктов только потому, что ты родился бедным?

– Ты говоришь о системе, которой нет уже триста лет, – сказал я беззлобно. – Но не в этом суть. Мне жалко не семью Харланов. А бедных балбесов, за которых предки из Черных бригад выбрали политические взгляды на клеточном уровне за поколения до того, как они родились. Можешь звать меня старомодным, но я предпочитаю самостоятельно решать, кого убиваю и за что, – сперва я сдержался, но потом все же добил. – И судя по тому, что я читал, Куэллкрист Фальконер – тоже.

Под нами пронесся километр убеленной голубизны. Почти неслышный, сам себе что-то бормотал гравдвижок в левой капсуле.

– Что это значит? – прошептала она наконец. Я пожал плечами.

– Это же ты активировала эту штуку.

– Это куэллистское оружие, – мне показалось, я слышу в ее словах намек на отчаяние. – У меня больше ничего не осталось. Думаешь, это хуже, чем армия призывников? Хуже, чем улучшенные боевые клоны-оболочки, в которые Протекторат выгружает солдат, чтобы они убивали без жалости и сожалений?

– Нет. Но мне кажется, эта концепция противоречит словам: «Я не прошу вас сражаться, жить или умереть за дело, если вы сперва не поняли и не приняли собственную свободную волю».

– Я это знаю! – теперь это было слышно отчетливо – зазубренная линия надлома в ее голосе. – Думаешь, я не знаю? Но какой у меня был выбор? Я осталась одна. Половину времени видела галлюцинации, видела сны о жизни Осимы и… – она содрогнулась. – О другом. Я не знала, когда проснусь в следующий раз и что увижу вокруг, временами не знала, проснусь ли вообще. Не знала, сколько у меня времени, иногда даже не знала, настоящая я или нет. Ты хоть представляешь, что это за жизнь?

Я покачал головой. Назначения Корпуса провели меня через множество кошмарных жизненных опытов, но я никогда не сомневался, что все происходящее совершенно реально. Подготовка не позволяла.

Ее руки снова сжимали перила, костяшки побелели. Она смотрела в океан, но сомневаюсь, что она его видела.

– Зачем возвращаться на войну с Харланами? – спросил я мягко. Она стрельнула в меня глазами.

– Думаешь, война прекращалась? Думаешь, только потому, что мы триста лет назад выгрызли какие-то уступки, эти люди перестали искать способы снова забить нас в нищету времен Освоения? Этот враг не уходит.

– Ага, этого врага убить нельзя. Я читал эту речь еще в детстве. Странное дело: для человека, который время от времени просыпался в течение нескольких недель, ты удивительно неплохо осведомлена.

– Все не так, – сказала она, снова вперившись взглядом в торопливое море. – До того как я впервые очнулась по-настоящему, сны об Осиме мне снились многие месяцы. Это как лежать в больничной койке, в параличе, смотреть на кого-то, кого принимаешь за врача, на плохо настроенном мониторе. Я не понимала, кто она, только что она для меня важна. Иногда я знала то, что знала она. Иногда казалось, будто я в ней всплываю. Будто я могу приложить к ней рот и говорить через нее.