Один аспект заслуживает более полного рассмотрения. Многочисленные акты враждебности, вызванные воздействием современного мира, вероятно, вылились в ужасы религиозной войны между индусами и мусульманами. В качестве показателя ее значимости достаточно напомнить, что в мятежах, сопровождавших раздел Индии и провозглашение независимости, погибли 200 тыс. человек, а 12 млн были вынуждены бежать в разные стороны через границу между двумя новыми государствами [Mellor, 1951, p. 45]. На протяжении долгой индийской истории межрелигиозная вражда, конечно, иногда приобретала насильственные формы. В основном это были попытки мусульманских правителей с помощью силы обратить индусов в свою веру. В XX в. религиозная вражда и фанатизм имеют качественное отличие. Они скорее напоминают хорошо известный феномен нативизма. Во многих частях мира при ослаблении господствующей культуры, подвергающем опасности часть населения, в ответ происходит возрождение традиционного образа жизни с новой и неистовой силой. Зачастую возврат к прошлому слабо связан с исторической реальностью. Нечто подобное случилось и в Индии, причем это обстоятельство не получило прежде адекватного рассмотрения. Общинные религиозные чувства сыграли свою роль в слабой версии реакционной фазы развития Индии и, по сути, оказались ее самым худшим аспектом. Но по крайней мере для Индийской республики и ее лидеров они были неофициальными и антиправительственными. К чести Ганди и Неру, оба лидера боролись против религиозного насилия всеми доступными методами. Религиозная война могла оказаться заменой несостоявшейся революции. Но в то же время это было крайнее выражение фрагментации индийского общества, ставшей помехой для всех эффективных политических действий, а не просто для революционного радикализма. Естественной мишенью радикалов могли стать изгои и деревенские пролетарии. Помимо тенденции к «санскритизации», радикализм сталкивался с другими препятствиями. Революционеры не способны обратиться напрямую к деревенскому пролетариату, даже под мирным предлогом, не настроив против себя массу мелких и средних крестьян. В любом случае реальная проблема революционного движения состоит в том, чтобы вывести из состояния status quo целые области и деревни, – задача трудновыполнимая в Индии, да и то разве что на ограниченной территории. Кое-где коммунисты могли опираться и опирались в своих обращениях на языковую и региональную лояльность. В других случаях они попытались добиться успеха, воспользовавшись кастовыми противоречиями (хороший пример см.: [Harrison, 1960, p. 222–223]). Апелляция к местечковой лояльности или к предмету споров может порой стать удачной революционной тактикой. Но когда наступает время для превращения локального недовольства в большую политику, эти мелкие поводы для враждебности нейтрализуют друг друга в какофонии несущественных притязаний. Для революции требуются общечеловеческие идеалы, а не пошлые местечковые суждения.

Проблема быстрой смены тактики (по причинам, не имеющим отношения к индийским реалиям) и вопрос о равнении на курс иностранного государства, будь то советского или китайского, также являются серьезными препятствиями, которые возникают в настоящее время перед изолированными группами, претендующими на следование революционным традициям. Однако самое главное то, что режим Неру пользуется поддержкой среди верхнего слоя крестьянства. Силы порядка сейчас имеют на руках сильные карты; впрочем, все эти карты унаследованы из прошлого, их ценность постепенно будет снижаться, если индийским политическим лидерам не удастся привести в движение и удержать под контролем глубинные тенденции, которые уже сегодня определяют будущее индийской деревни. Хотя исход этих событий непредсказуем, суть самой проблемы можно понять через исследование причин того, что было сделано и что было оставлено незавершенным.

К моменту изгнания британцев в 1947 г. в индийском обществе установился порочный круг. Движение в сторону индустриализации было незначительным, потому что для строительства фабрик не накапливались ресурсы. Сельское хозяйство находилось в стагнации и было неэффективным, потому что влияние города не проникало в деревню для увеличения производительности и реформы деревенского общества. Из-за этого деревня не поставляла ресурсы, которые используются для индустриального роста. Помещики и кредиторы забирали прибыль себе и транжирили ее без пользы для общества.

Термин «порочный круг» создает впечатление, что ситуация безнадежна, но это не так. Как показывает опыт других стран, недавно перенесших индустриализацию, существует политика, способная разорвать порочный круг. В общих чертах как сама проблема, так и ответ на нее достаточно просты. Все сводится к тому, чтобы, используя комбинацию экономических стимулов и политического принуждения, заставить людей, возделывающих землю, повышать урожайность и одновременно направлять существенную часть полученной таким образом прибыли на создание индустриального общества. Но в центре этой проблемы находится политический вопрос о том, сформирован ли класс людей, обладающих талантами и безжалостностью для проведения подобных изменений. В Англии это были сквайры и первые промышленные капиталисты, в России – коммунисты, в Японии – оппозиционно настроенные аристократы, сумевшие превратиться в бюрократов. По указанным выше причинам в Индии ничего такого не обнаруживается.

Прежде чем вдаваться в подробности, уместно вновь предостеречь против психологизма и некритического отношения к фактам в рассуждениях об отсутствии серьезной тенденции к переменам. На время мы можем ограничиться ситуацией в деревне. Отчасти из-за отсутствия лучшего термина мы вели речь о помещике-паразите. Это не означает, что помещики просто сидели в сторонке и наслаждались тем, что их карманы наполняет арендная плата, хотя, конечно, и такое происходило, причем, вероятно, в больших масштабах. Было много активных и энергичных помещиков, продемонстрировавших не меньше предпринимательских способностей и желания достичь цели, чем встречается в образцовом протестантском капитализме. Но в рамках индийского общества такие таланты были востребованы только для того, чтобы дергать за рычаги старой репрессивной системы. Помещик располагал всеми средствами для увеличения платежей своих арендаторов – от британских судов до механизмов, обеспеченных политической и социальной структурой деревни (ряд «живых» примеров см.: [Neale, 1962, p. 204–205]). Несложно привести примеры инноваций, произведенных внутри системы, для доказательства того, что дело было отнюдь не в отсутствии людей, склонных к предпринимательству. Те, кто обладает предпринимательской хваткой, вероятно, составляют меньшинство в любой репрезентативной группе. Задача состоит в том, чтобы дать им свободу действия и направить их на решение серьезных социальных проблем. Создание благоприятной ситуации для проявления деловых наклонностей – это в широком смысле политическая проблема.

Не только отсутствие прогрессивных деловых новаторов в деревне не являлось проблемой, но и отсутствие ресурсов. Потенциально ресурсов было достаточно. Чтобы убедиться в этом, можно взглянуть на отдельную деревню глазами антрополога: