– Смотри! – Она держала в руках маленькое синее перышко. – Кто-то его обронил. Может, ангел здесь перевозчиком служит?

Он не удивился ее словам. Было чувство, что кто-то привел их сюда от ночного поезда через темный лес. Указал путь, зажег над ними зарю, вывел к тропинке коня, расставил на речном берегу черные избы, приготовил лодку, а сам улетел, уронив на деревянную скамью малое синее перышко.

– Возьму с собой на память, – сказала она.

Катя держала в руках голубое перышко, пока он усаживался на корме, окунал в воду весло, греб, оставляя в реке маленькие светлые воронки, пересекал реку под звенящей стальной тетивой. И когда пристали к другому берегу, ткнулись в глину, поднимались среди черных валунов, она все еще держала перышко, словно голубой огонек.

Они шли по деревенской улице, пустой, беззвучной, среди темных немых домов. По одну сторону на откосе, до самой воды, среди черно-лиловых валунов стояли маленькие рубленые бани, лежали лодки, спускались извилистые тропки. По другую сторону тянулись изгороди, сараи, высились избы с глянцевитыми темными окнами, за которыми спали невидимые обитатели. От дороги, от лодок и бань, от заборов и круглых венцов пахло рыбой. На кольях заборов висели драные сети, у обочины валялся обрывок якорной ржавой цепи, белел среди тощей травы пенопластовый поплавок. На дороге под подошвами мелко, перламутрово вспыхивала рыбья чешуя.

– Куда же нам постучаться? – растерянно спросила она, проводя пальцем по планкам забора. Дерево откликнулось звоном, похожим на звон балалайки.

Проходили мимо избы. Венцы были темные, мрачные. Окна слабо переливались синевой. Но в одном окне красное, как пожар, летало пламя, озарялась стоящая в глубине печь. В багровом полукруге золотились поленья. Казалось, внутри избы восходит солнце. Выкатит из печи, подымется к потолку, пройдет наружу сквозь темную крышу, и наступит день, заиграет река, побегут далеко по морю солнечные блески.

Створки окна со стуком растворились. Заслоняя пламя, возник человек в белой, не застегнутой на груди рубахе, с белесой нечесанной головой. Долго всматривался в утренних, стоящих перед его домом прохожих.

– Кого ищете? – спросил человек сипловатым голосом.

– Никого, – ответил Белосельцев. – Никого здесь не знаем.

– Сами откуда?

– С поезда.

– С мурманского?.. С московского?..

– Из Москвы мы.

– По какому делу?

– Просто приехали. Хотим посмотреть на море, пожить несколько дней. Где можно остановиться, не подскажете?

Человек в окне молча оглядел их мокрые сапоги, вещевые мешки. Расчесал на голове волосы большой темной ладонью.

– Ко мне заходите, чего так стоять! – И закрыл окно. Опять залетало красное пламя. В глубине избы застучало, зазвякало. Хлопнула наружная дверь. Раскрылась калитка. И хозяин, высокий, сутулый, белея рубахой, позвал их к себе. Пропустил во двор, покрытый дощатым настилом, на котором стояла белая недостроенная лодка, пробивалась сквозь щели трава. В будке зарычала собака.

– Заходите, чего на улице мерзнуть! – повторил хозяин, впуская их в дом.

В избе было тесно. По стенам летали огненные светляки. Печь хрустела, трещала, осыпалась углями. Воздух был слоистый, из горячих и холодных дуновений, с запахом дыма и теплого кисловатого теста. Белое эмалированное ведро стояло на скамейке с куполом поднявшейся опары. Погружая в мякоть длинную деревянную ложку, над ведром склонилась женщина, большая, с голыми локтями, в белой рубахе, с наспех прибранными волосами. Быстро взглянула на вошедших.

– Вот людей привел, – сказал хозяин. – Заезжие. Нет тут у них никого. Пусть у нас поживут, – и, оборачиваясь к путникам, произнес: – Мы с ней вдвоем, детей нету. Места довольно. За печкой светелка теплая. Давайте знакомиться. Михаил…

– Анна. – Женщина отирала о полотенце испачканную мукой руку.

Белосельцев, пожимая крепкую, в рубцах и мозолях руку хозяина и большую, теплую, обсыпанную мукой руку хозяйки, не удивлялся тому, как естественно с каждой минутой раскрывается для них новая жизнь. Они словно перелистывали страницы большой, просто и красочно написанной книги, которую писали специально для них.

За окнами просветлело. Изба была белой. Белая печь с подвешенной на бечеве высохшей беличьей шкуркой. Белесые, оклеенные линялыми обоями стены. Белое ведро с выступившей опарой. Белые рубахи хозяев. И только в окнах с синими косяками голубело, дышало утреннее море.

Они у порога стянули тяжелые сапоги, оставаясь в вязаных шерстяных носках. Повесили на гвозди влажные куртки. Хозяйка смела с клеенки остатки муки, отерла стол полотенцем, поставила тарелки и чашки. Хозяин вышел в сенцы и вернулся, держа большую, покрытую тряпицей миску. Откинул тряпицу, и под ней оказалась половина серебристой рыбины с розовым рассеченным туловом, в котором нежно, сахарно белел позвонок.

– Давайте к столу, – пригласил хозяин, – семужиной губы посолоните.

Белосельцев извлек из мешка бутылку водки. Поколебался, ставить ли ее на утренний стол. Хозяин кивнул, достал из шкафчика граненые стопки. Вчетвером они уселись вокруг стола. Михаил большим ножом нарезал ломти семги. Белосельцев разлил водку.

– За знакомство! – сказал Михаил.

Они чокнулись, выпили. Водка обожгла рот. Белосельцев ткнул вилкой в розовый рыбий ломоть. Он был прозрачен на свет, с серебряной, как фольга, каемкой, с нежным ядрышком рассеченного позвонка. Вкус был сладкий, душистый, едва тронутый солью. Эта тающая во рту свежепойманная рыба была из моря, которое голубело рядом, за окнами, в солнечных, убегающих блесках.

– Еще по одной?..

Катя, разрумяненная, оживленная, поблагодарила хозяйку за гостеприимство. Стала рассказывать о Москве, об их путешествии, а сама выспрашивала, выведывала. Анна охотно отвечала. Сама она, как оказалось, работала в сельсовете, а Михаил рыбачил в артели. Детей у них не было, и это было их печалью. Гости, которых им нежданно послала судьба, были не в бремя.

– Живите, сколько хотите. За печкой кровать, ложитесь, отдохните с дороги. Пирогов испеку с морошкой. К вечеру Миша с мужиками на реку сходит, там сиг идет. А к ночи баню истопим.

От водки, от вкусной рыбы, от горячего чая, от печного тепла захотелось вдруг спать. Хозяева проводили их в светелку, где стояла широкая деревянная кровать, накрытая стеганым одеялом.

– Здесь отдохните, – сказала Анна и ушла, притворив дверь.

За окном блестела река, окружая гривами и бурунами темные валуны. С треском мотора, оставляя на воде блестящий клин, прошла лодка. На улице приглушенно раздавались голоса, лай собаки. И было так сладко улечься под стеганое малиновое одеяло, чувствовать губами ее теплый затылок, обнимать ее, слыша, как негромко переговариваются за стеной хозяева.

– Хорошо… – произнес он чуть слышно.

– Хорошо, – чуть слышно ответила она.