— Да, спасибо, Белладонна. Я уже выздоравливаю.

— На это уйдет месяца два, — заметила кошка. — Месяцы немочи. Плохо.

— Чего уж хорошего.

Мир отдал Маше костыль.

Белладонна задумчиво почесалась:

— При крайней необходимости читайте заговор «Мига». Тело воскреснет. Но не больше трех раз. Еще немного, и вы…

Киевица взглянула на Весы в руках Великой Марины.

Перекладина, соединяющая правую и левую чаши, была почти горизонтальной.

«Еще немного…» — говорил ей Город.

Маше стало грустно.

— Я пришла попрощаться, — сказала она Белладонне.

— Мне не за что вас прощать, — ответила кошачья блондинка.

— Я хотела сказать «до свиданья», — пояснила Маша.

— Я буду ждать свидания с вами, — сказала кошка.

— Я имела в виду, что ухожу навсегда. — Ковалева не смогла вспомнить ни одного иного прощального слова, кроме «пока».

Но и «пока» подразумевало небольшой временной промежуток: «Пока меня не будет». Странно, великий, могучий, богатый русский язык не изобрел ни словца для окончательного расставания — точно не желал признавать факт его существования.

Маша прохромала к бюро, упала в кресло, открыла фигурные застежки темной Книги. Погладила пергамент страниц.

Книга Киевиц распахнулась на длинной главе с веселым названием «Отсушки». Когда-то давно Ковалева собиралась поискать ее. Но сначала не было времени, а после — необходимости.

Мира не нужно отвораживать. Они все изменят. Не родившаяся Даша не подсунет ему Присуху, машина не родившейся Кати не собьет его.

— Мир, — сказала студентка.

— Я здесь.

«Он всегда здесь… Но так надо».

— Мир, нам надо попрощаться.

Он промолчал. Она говорила это не в первый раз.

— Мир, я понимаю, тебе кажется, ты не можешь жить без меня. Но завтра ты просто не будешь знать, что я когда-то жила.

— Это не совсем так, моя Ясная Пани. — Белладонна вспрыгнула ей на колени. — Вам следует знать, так станется, только если он останется здесь.

— Где?

— В настоящем, — муркнула белоснежная муфтий. — Есть закон: об изменениях знает лишь та, кому позволено менять Прошлое. Лишь Киевица. Прочие знают лишь то, что есть, и думают, будто так было всегда. Все… Кроме тех, кто был в Прошлом в час изменений. Вам ясна моя мысль?

— Подожди, — нахмурилась Маша, обнаружившая новую заковыку в законах. — То есть ты, например, не будешь знать об изменениях. Но если мы возьмем тебя в 1911 год, вернувшись сюда…

— Я замечу, что мир изменился. Он стал иным. Но речь не обо мне, — Белладонна притихла, позволяя хозяйке погладить себя, и прибавила: — Речь о нем. Вы не можете оставить его в нашем времени.

— Почему?

— Потому что он не может без вас.

— А если я прикажу ему уйти? — спросила Маша.

— Он отойдет на сотню саженей. Но не на сотню лет. Он живет вами, неспособен жить без вас, и это не фигура речи. Он исчезнет только тогда, когда исчезнете вы.

— Не понимаю, — смутилась анти-революционерка. — Если мы все отменим, Мир не погибнет.

— Не погибнет.

— Он будет жить здесь.

— Он будет жить здесь. А этот останется мертв. Там, с вами. — Кошка перебралась с коленей на бюро и посмотрела на хозяйку сверху.

— Но как такое возможно?

— А как возможно, что, не родившись тут, вы останетесь живы там? — задала риторический вопрос Белладонна. — Также! И он останется там навсегда, вне зависимости от того, что будет тут.

— Но должен быть способ! — Еще-Киевица развернулась к Книге. Да.

Способ был.

Он лежал на белой странице. Черный способ:

Помни, Киевица, слепая али ведьма, присушившая к себе мертвеца, не в силах изменить содеянного. Ибо смерть вечна, и столь же вечной будет любовь. И мертвец не познает смерть, ибо любовь дает ему жизнь. И не получит покоя, пока Присуха его жива, но с ее смертью обретет свободу и смерть. И пособить сему может одна Киевица, отобрав душу мертвеца и перемолов ее в жерновах. Для этого…

Маша закрыла глаза.

Отобрать душу у Мира?

Или умереть самой — никаких иных вариантов Книга не предлагала. Поскольку слово «Присуха» означало в данном тексте «зазноба», та, к которой он присох.

— Я говорил, — хрипло сказал Красавицкий. — Это слишком похоже на вечность, слишком похоже на крест. Разве тебе так тяжко со мной? — спросил он с сухой болью.

— Нет, Мир, вовсе нет! — вскинулась Маша. — Я не знаю, как я без тебя… Я без тебя б даже в Башню не поднялась. Если бы не ты… я… Я хотела как лучше!

— Прежде чем сделать как лучше, подумай, а кому от этого станет лучше? — сказала белая кошка.

— К-а-а-а! — На бесперильном балконе Башни сидел черный ворон, спрашивая позволения войти.

— Заходи, — пригласила его Ковалева.

Она обрадовалась появлению Демона.

Мир отступил. Ночноглазый брюнет шагнул в круг комнаты. В руках у него был конверт из темной матовой бумаги.

— Это документы, — протянул он его Киевице. — Как и просила Екатерина Михайловна, я оформил ее вдовой, а вас ее двоюродной сестрой. И выхлопотал вам потомственное дворянство и титул…

— Поддельный?

— Обижаете, Мария Владимировна. Я сам своею рукой внес ваши фамилии в реестр еще в 1753 году.

— А-а… А как там Акнир?

— Ее поступки больше не имеют значения. Вы меняете ход истории, и ваша война с Наследницей, Суд, вы сами и наш нынешний разговор — канут в Лету. И я, и Василиса Андреевна, и дочь Кылыны — все мы никогда не узнаем, что вы существовали, и будем считать пророчество о Трех несбывшимся.

— Ты тоже забудешь меня? — поникла Маша.

— Я не буду знать, что вы были. Вы не появитесь на свет, вас не будет. А мы знаем лишь то, что есть, — сказал он.

Он повторил ее слова. Просто повторил то, что она знала и так. Почему же это показалось ей вдруг таким печальным?

— Потому что вы человек, — сказал Демон.

— Видишь, — Маша опустила глаза, — ты был слишком высокого мнения обо мне. Город пожертвовал не тобою, а мной. Я была нужна ему лишь для Отмены. Я пробыла Киевицей всего ничего.

— Вы все еще Киевица. — Его голос тянулся, сладкий, густой. — И минутная жалость к себе не должна затмевать тысячелетий. Я был непростительно низкого мнения о вас, Мария Владимировна. Вы измените мир. И сделать это могли только вы.

— Я?