Продолжение истории вечного странника Агасфера

Символы никогда не препятствовали нам веровать в единого бога, который превыше всех других богов. Сочинения Тота не оставляют в этом смысле ни малейшего сомнения.

Мы читаем там следующее:

— Вы видите отсюда, мои друзья, — продолжал Херемон, — что невозможно иметь о божестве более благородных понятий, чем наши, но мы полагали, что нам дозволено обожествлять известную часть качеств бога и отношений его с нами, творя из них отдельные божества, а, вернее, олицетворения отдельных божественных качеств.

Так, например, божественный разум мы называем Эмеф, когда же этот разум выражается словами, — Тот, или убеждением, или же Эрмет, то есть толкованием.

Как только божественный разум, скрывающий в себе истину, нисходит на землю и творит в обличье плодородия, тогда он зовется Амун. Когда этот разум проявляется в облике искусства, тогда мы называем его Пта или Вулканом, когда же он проявляется в образе добра, мы зовем его Озирисом.

Мы считаем бога единым, однако бесконечное число благодетельных отношений, которые он благоволит иметь с нами, является причиной того, что мы позволяем себе, не затрагивая его чести, считать его существом собирательным, ибо по природе своей он совокупный и бесконечно разнообразный в свойствах, какие мы в нём замечаем.

Что же касается духов, то мы верим, что каждый из нас имеет при себе двух, то есть злого и доброго. Души героев ближе всего к природе духов, а в особенности те, которые предводительствуют сонмом душ.

Богов, по их сущности, можно сравнить с эфиром, героев и духов — с воздухом, обыкновенные же души имеют в себе уже нечто земное. Божественное провидение мы приравниваем к свету, который заполняет все пространство между мирами. Древние сказания говорят нам также о силах ангельских, или посланнических, обязанность которых возвещать повеления господни, и о других силах, ещё более высокой степени, которых эллинизированные евреи называли архонтами либо архангелами.

Те среди нас, которые посвятили себя священнослужению, убеждены, что обладают властью вызывать богов, духов, ангелов, героев и души. Однако они не могут прибегать к теургии,[209] не нарушая всеобщего порядка вселенной. Когда боги нисходят на землю, солнце и луна скрываются на некоторое время от глаз смертных.

Архангелы окружены более ярким сиянием, нежели ангелы. Души героев излучают меньше света, нежели души ангелов, однако же более ярки, чем души простых смертных, которые поглощают тень.

Князья Зодиака показываются в необычайно великолепных образах. Кроме того, мы различаем множество особых обстоятельств, сопровождающих появление различных существ и служащих для того, чтобы отличить одних от других. Так, например, злых духов можно узнать по зловредным влияниям, которые возникают после их появления.

Что касается идолов, то мы верим, что если мы создаем их при строго определенном взаиморасположении небесных тел или с определенными теургическими церемониями, то мы в состоянии привлечь известные частицы божественной сущности. Однако искусство это столь призрачно и недостойно истинного познания бога, что обычно мы предоставляем его жрецам гораздо более низкого сана, чем тот, к которому я имею честь принадлежать.

Когда какой-нибудь из наших жрецов вызывает богов, он в некотором смысле сопричастен их естеству. Однако он не перестает быть человеком, только божественная природа пронизывает его до известной степени, и он связывается определенным образом с божеством. Оказавшись в таком состоянии, он легко может приказывать нечистым духам или земным и изгонять их из тел, одержимых ими. Порой наши жрецы, соединяя минералы, зелья, травы и материалы животного происхождения, создают смесь, которая может стать, вместилищем божества; но при этом подлинным узлом, связующим священнослужителя с божеством, является молитва.

Все эти обряды и догматы, которые я вам изложил, мы приписываем не Тоту, или третьему Меркурию, который жил во времена Озимандии, но пророку Битису, который жил за две тысячи лет до того и истолковал принципы первого Меркурия.[210] Однако, как я вам уже говорил, время многое изменило, так что я не думаю, чтобы древняя религия дошла до наших дней в своём первоначальном состоянии. В конце концов, если я должен сказать вам все, то наши жрецы иногда осмеливаются угрожать собственным богам; тогда во время жертвоприношения они произносят такие слова: «Ежели не исполнишь моего желания, я разоблачу самые сокровенные таинства Изиды, выдам тайну пучины, сокрушу саркофаг Озириса[211] и рассыплю все сочленения его».

Признаюсь вам, что я отнюдь не одобряю этих формул, от коих даже халдеи полностью воздерживаются.

Когда Херемон дошел уже до этого места своего учения, один из жрецов низшей степени ударил в колокол — наступила полночь; а так как ивы также приближаетесь к месту вашего ночлега, позвольте мне отложить на завтра продолжение моего рассказа.

Вечный странник Агасфер удалился, Веласкес же заверил нас, что он ничего не узнал нового и все это можно отыскать в книге Ямвлиха.

— Это сочинение, — прибавил он, — которое я читал с большим вниманием и никогда не мог понять, каким образом критики, которые считали достоверным послание Порфирия к Анебону Египтянину, признали ответ Египтянина Абаммона вымыслом Порфирия. Я полагаю, что Порфирий просто присоединил к своему труду ответ Абаммона, присовокупив заодно некоторые собственные замечания о философах греческих и о халдейских.

— Кто бы это ни был, Анебон или Абаммон, — изрек Узеда, — могу поручиться, что Агасфер говорил вам истинную правду.