Знай, Левобережье, Коновой Вен!

* * *

Сквозь туманный свод зеленца моросил дождь. Светел с Небышем друг против друга сидели под берестяным свесом дровника. Каждый держал на коленях гусли.

– Жаль без тебя идти, – в сто первый раз повторил Небыш.

Вручать невесту жениху решили на полдороге. В левобережной Вагаше. Там тоже собиралось купилище. Раза в два скуднее, чем в Торожихе. Зато ехать раза в два дальше.

– Котляров в этом году не ждут ещё… Чего бабка боится, зачем не велит?

– Будто мои лыжи Кайтару не довезёте? – отмолвил Светел. И вдруг прошипел: – Клином стройся!

Пальцы Небыша пали на струны, ответили ударами созвучий.

– Пращи заряжай! Копья клони! Щиты панцирем!

Небыш повторял без запинки. Всякая дружина составляет и ревниво хранит боевую речь гуслей. Всякий гусляр – ещё и маячник: если воеводу ранят в бою, ослабевший голос подхватят громкие струны. А то пронесут по полю сокровенный приказ, чтобы прежде срока не распознали враги!

Нынче в беззаконное Левобережье Пеньки не поедут. Так решила бабушка Корениха. Светел, конечно, досадовал, но что-то внутри тайком перевело дух. Это было плохо. И без того каждый день вспоминалась поездка на праздник в Житую Росточь. Что, страхами теперь жить? Страхи одолевать надо…

– Тот хитрый перебор ещё покажи, – попросил Небыш. – На драку с жениховой дружиной!

– А стать почитать, стать сказывать… – начал Светел. Играл медленно, пел вовсе шёпотом. Больно уж скоромными и срамными были слова. Не для обычного дня, только для бесчинного праздника. У Вагаши Гаркина дружина сойдётся с Кайтаровой. Покрасуется удалым молодечеством. И уступит – ведь невесту как-никак отдавать привезут.

Оттого что Светела там не будет, первому бою тускнеть не лицо.

– Погодь, погодь, – придержал Небыш. – Вместе давай, а то непонятно мне.

Из дому выскочил Жогушка. Светясь во всю рожицу, вынес на ладонях очередной лапоток. Держал, как пичужку, готовую взмыть и пропасть. Кинулся бы к старшим, но вспомнил о вежестве, прилип у крыльца, лишь переступал, будто на месте бежал. Братище заметил, приглушил струны:

– Что там у тебя?

– Вот… исполнил!

Светел глянул из-под строгих бровей. Взял, придирчиво осмотрел… Сгрёб братёнка, крепко тряхнул, мало не уронив гусли:

– Достиг, плетухан! Скажи матери, пусть сковородку калит! Ныне пепел с кашей съешь, чтобы не забылась наука!

Жогушка с визгом умчался. Светел радостно подхватил гусли, открыл рот… осёкся. Во двор вошла Розщепиха.

Парни переглянулись. Небыш кивнул: привык уже понимать с полувзгляда. Двое гуселек прозвенели согласно, две глотки грянули разом:

На большакову сестру стало страшно смотреть. Задохнулась, глаза вылезли, сейчас замертво упадёт! Опамятовалась, стукнула клюкой:

– Похабники! Что несёте? Вот матерям скажу, велю настегать!

Парни смолкли, дружно поднялись, поклонились.

– Мы, тётенька, про орех загадку поём и как его зубами колоть. А ты что сдумала, растолкуй?..

Светел отложил гусли, вышел из дровника:

– Пожалуй в избу, великая тётенька Шамша.

Розщепиха пригрозила палкой, устыдила за что-то ещё, уже невнятно. Скрылась в сенях.

– Погодила бы, у нас другие загадочки есть, – негромко, тонким голоском пустил вслед Небыш. – Про ключик с замочком, про игольное ушко с ниткой, про карман… Как то называется, куда живое тело пихается?..

Отсмеявшись, парни снова сели друг против друга, упёрли в колени пяточки гуслей. Только затеяли повторить заковыристый перебор – мелькнула кручинная понёва, платочек внахмурочку. Ишутка, легка на помине.

– Сестрёнка, – обрадовался Светел. – Сядь послушай, мы песню для тебя изукрасили!

А сам отделаться не мог, всё думал, как это Кайтар возьмёт её за руки, станет целовать, холить девью красоту, в дом введёт, будет государыней величать… Почему у него, Светела, ничего подобного не видать впереди?

Едва перешагнув порог, Ишутка бросилась в ноги Коренихе:

– Бабушка Ерга! Не оставь…

– Да что стряслось, дитятко?

Ишутка поймала её руку, прижалась, полила слезами:

– Бабушка, страшно мне… моченьки нет… благослови, государыня, матушку Равдушеньку проводить до Вагаши!

Светел сразу понял – бабушка не откажет. Тихая Ишутка впервые просила сама, а сколько услуживала! Всё же Корениха сдвинула брови:

– С тобой, дитятко, посажёными родителями сами большаки едут…

– Мало того что рогожник во дворе сидит, Светелка неведомым песням подучивает, ещё и ты, дура-девка, последний умишко обронить норовишь! – всплеснула ручками Розщепиха. – В свадебный поезд вдовую зазывать?

Бабушка усмехнулась:

– На себя погляди, сестрица Шамша. Ты-то едешь.

– Да я что? Я ж не в свадебном чину, я так, захребетницей, со стороны приглядеть…

Корениха кивнула:

– Вот и Равдуша со стороны приглядит, чтоб девочку бережно довезли. Собирайся, невестушка.

Мама оглянулась от печи, забыв, чего ради несла к растопке лучину.

– И мало́го с собой опять? – ахнула Розщепиха.

Бабушка решительно приговорила:

– Малой дома побудет. А вот старшего с матерью обороной пошлю.

«Что?..» У Светела разом выросли крылья и в животе противно заныло. Он даже не слышал, как благодарила Ишутка. Уже шёл ерепенить Кайтарову дружину, шагал единым плечом с Гаркой, Зарником, Небышем… Снова придвинулось, начало сбываться что-то большое, хотелось спешить навстречу неведомому.

А ещё хотелось забиться подальше, спрятаться в знакомой клети.

Носыня с осуждением тряхнула пальцем вслед убежавшей сговорёнке:

– Таково оно, чужих пригревать! Сколько ни корми, всё за лес смотрят.

«Да это ж обо мне опять! Как есть Розщепиха…»

Когда Пеньки остались одни, бабушка Ерга устало опустила голову на руку:

– Я-то думала, хватит уже с моей семьи проклятого Левобережья… А нешто сироту не уважить?

Из печного устья повалил дым, заклубился, ища выхода. Равдуша схватилась, побежала открывать дымоволок.

Жогушка стоял в уголке, держал забытый лапоть, губы дрожали. Светел присел перед ним, взял за плечи: