«Дери не стой!» – рявкнули гусли. Из-под лапок шибче полетел снег.

– Куда жмарим?.. – прохрипели над ухом. – Стыдоба!..

Градобой стал редеть, потом перестал вовсе. Светел оглянулся:

– А вот куда…

Гнездари приобиделись. Враг уходил из-под пращей, не приняв чаемого урона. Вот с неприступной кручи, барахтаясь, ссыпалась на лёд тёмная лохматая тень. Следом – ещё, ещё. Затевалась погоня.

– На них поворачивай!.. – тяжело дыша, потребовал тот же малый, его звали Гневик.

– Не замай! – твёрдым голосом пресёк Зарник. – Рано!

– Ещё слушать тебя, – озлился храбрец. Прыжком развернулся на лапках, грозно заорал, наставил копьё.

Вскинутый щит почти сразу затрещал от ледяных комьев. Клочьями затрепыхался берестяной, любовно вырезанный калач…

Больше никто не остановился.

«Шагай тише!» – в два голоса приказали гусли. Дружина оставила бежать, пошла тяжёлым шагом, устало, щиты откачивались один от другого. В хоботный строй молча втёрся Гневик – избитый, с расшатанным плетнём на руке, но непокорённый. Бешено оглянулся, выставил гузно, ладонью хлопнул по кожушку… Вагашата почуяли удачу, густым скопом кинулись добирать:

– За Ойдриговичей!..

Зарник со Светелом переглянулись, кивнули друг другу.

«Все вдруг!..» – достигло Калинова моста двойное звонкое отголосье. Набегающим гнездарям тут же предстали склонённые копья, щиты, выставленные для сшибки, а над щитами – оскаленные, свирепые рожи.

– Бою дай! – неожиданно густым, зычным голосом взревел Зарник.

Знаменосец сдёрнул чехол. Над щитами взмахнул крыльями бесстрашный снегирь.

– Братья!.. – заорал Светел. – Солнышко припомним!.. Знай Твёржу!

Дружина рванула вперёд, клином, панцирем, кулаком. Помчала сражённого воеводу.

– Знай Затресье!

Середина ручейного русла была худо-бедно притоптана, ближе к берегам – в снегу хоть топись. Вагашата отпрянули, начали толкаться, кто-то упал.

– Не удай, братцы! Рази!

– Солнышко припомним!..

Гарковичи вмялись в толпище, будто валун в камыши. Знай, Левобережье, как трогать Коновой Вен! Одних снесли с ног, других отшвырнули, кого-то искровянили венцом щита, самые задние кинулись прочь, но на лыжах от северян однажды кто-то утёк!.. Снегириное знамя проплыло вперёд, обернулось, указало обратно…

Левобережная рать вылезала из пушны́х сугробов размыканная и кровавая. Светел помимо воли искал глазами Котёху, не находил. Вожак гнездарей горстями вытряхивал из куколя снег.

– Нет вежества у вас, дикомыты! Потехи любошной не понимаете!

Их было по-прежнему раза в два больше. Зарник немного отвёл щит:

– Хороши любки!.. Покалечили воеводу!

– Сами будто на беседу пришли! Из-за плеча хотели ударить!

Зарник поднял руку. Клин глухо зарычал, качнулся вперёд. Знамя колыхалось над горячими головами, на снегириной груди солнцем рдело пятно.

– Эй, эй, ну вас! Пошутили, и будет… Сердца-то не держите!

– А мы не держим. Мы тоже сейчас пошутим немножко…

В это время за спинами северян стали трещать ветки, посыпался снег, раздались голоса. Гнездари ожили, охрабрились: подмога?..

– Светел!.. – кричал из лесу Кайтар. – Светелко, брат! Гарко! Зарничек!.. Держись, братья, Сегда идёт!

Обратно на дорогу невестина рать вывалилась одним плечом с жениховой, горланя так, что с ёлок разлеталась куржа. Синяки, красные сопли… впереди бежали понурые, распоясанные вагашата. Умытого Гарку перевязали рубашкой пленного вожака: до свадьбы заживёт! Он шевелился на щите, хотел слезть, его не пускали.

Светел увидел свой поезд, только вползавший на мост. От сердца отлегло, он лишь удивился. Ему-то казалось, великая брань длилась полдня.

– А я тебе весть несу, брат, – сказал Кайтар. – В Вагаше дружина боевая стоит. Гостя богатого на купилище привела.

У Светела аж дух захватило.

– Дружина? Которая?..

«Неужто снова Ялмак…»

– Сеггара-воеводы, – ответил Кайтар. – Царская называется.

Разведывать дружинных Светелу сперва было некогда. Посад, последние плачи, мамин крылатый голос, воспаряющий над раскатами гуслей… вскрывание фаты, доверчивый румянец Ишутки, свивание двух рук полотенцем, озорные проводы молодых в опочивальную клеть… Дрожащая борода немощного Игорки, его светлый и взыскательный взгляд…

Вкусное, чуть горьковатое донце от свадебного коровая – доля удалых игрецов.

Кайтаровичей, живших аж за Шегардаем, водить своего гусляра не благословила Владычица. Некому было подменить Светела с Небышем. До утренней встречи молодых сбивали пальцы, вызванивая песню за песней. И уж не оплошали. Знай, Левобережье, как гуляет Коновой Вен!

После Светел делал вид, будто ему некогда.

«Царская, значит. Сеггар Неуступ. Поморник на знамени. А что мне до них? Мы свою дружину уставили…»

Вагашинское купилище раскинулось намного скромней, чем в Торожихе, но тоже было что посмотреть. На Коновом Вене чаще торговали изделиями своих рук. Здесь было гораздо больше снеди. Сало и солонина в опрятных бочонках. Вяленые мя́са полосками. Жирные шарики мурцовки в берестяных туесках. Сочный припас для похода: тельно́е, залитое жиром в горшочках, чтобы не портилось в тепле зеленцов…

– Зорко ваш как? Съехал за море?

– Забоялся. Слух идёт, у Порудного Мха людей до смерти убивали.

– Если кому боязно, вон опасная дружина стоит. Найми, горя не узнаешь.

– Дорого больно…

– Хочет Зорко и рыбку съесть, и в воду не влезть.

– А у Порудницы что, говоришь? Опять с севера натекли? Уже и за Кижи?..

– Там, слыхать, Лигуевичи таковы, что дикомытов не надо.

– Вот им укорот и вышел. Царский сын примучил. Тайных воинов, говорят, с собой приводил.

– Ух ты! Сам великий котляр для такой чести Чёрную Пятерь покинул?..

– Сказывают, хуже тварь завелась: Ворон! Уж пошлют на кого, вовсе нету спасения. Слово крепкое возгласит во имя Мораны, стрелы сами летят, свой своего копьём порет, дом пожаром занимается. Сильна Владычица!