«У меня ничего не осталось, – думала она. – Я была королевой двадцать четыре года, но если бы я умерла во сне в эту самую ночь, обо мне было бы нечего написать в исторических хрониках. Я полтора года была королевой Франции, но после смерти Франциска это осталось в прошлом, и сейчас во Франции меня не помнят. К этому времени я правила в Шотландии уже шесть лет, и хотя у нас не было войн с другими государствами, лорды постоянно враждуют друг с другом. Мое правление – сплошная цепь заговоров и мятежей, после которых я прощала заговорщиков. Все мои брачные союзы так или иначе оказались расстроенными. Елизавета так и не признала меня своей наследницей. Зарубежные католики обратились против меня, потому что я отнеслась лояльно к шотландским еретикам. А местные еретики ненавидят меня, потому что я католичка. Я проиграла по всем статьям».

Уже не раз, находясь в этом меланхоличном настроении, она изливала душу перед распятием, но оно казалось таким же суровым и неотзывчивым, как лорды Конгрегации. Мария помнила, как оно украшало стену аббатства Сен-Пьер и как она молилась перед ним, когда нашла там убежище и увидела знак, который указывал, что ее путь лежит в Шотландию.

Аббатство. Оно было таким спокойным, что ей хотелось навсегда остаться там. Но нет, она верила, что Бог хочет, чтобы она отправилась в Шотландию и отдала долг этой стране.

Бог. «Я подвела Бога, – с горечью подумала она. – Я льстила себе, когда думала, что веду духовную жизнь. Вместо этого я жила так, что люди стали называть меня шлюхой и даже подозревать в убийстве».

Распятие, висевшее на стене, не предлагало ей снисхождения, а Иисус холодно смотрел на нее.

Марии разрешили гулять под охраной по скудным угодьям на острове. Сам замок занимал большую часть суши, если не считать маленького огороженного сада. Она стояла у низкой садовой стены и смотрела на городок Кинросс. Говорили, что Уильям Брюс преодолел это расстояние вплавь в кожаных доспехах и с мечом, привязанным к шее. Она вдруг подумала, замерзает ли озеро зимой, и пришла к выводу, что нет, иначе остров не мог бы служить надежной тюрьмой. Но сама мысль о переходе по льду в этот момент казалась невозможной для нее. Все казалось невозможным, и она не находила радости при виде бабочек, танцующих в камышах, блестящего радужно-зеленого оперения на головах диких уток и серых утят, плывущих за своими матерями.

– Скоро распустятся кувшинки, – как бы невзначай произнес лорд Рутвен, сопровождавший ее в тот день.

– Мне все равно, – отозвалась она, и это была правда. Пусть водные цветы распускаются навстречу солнцу и источают аромат духов Клеопатры – это не имело значения. С таким же успехом они могли быть скользкими гниющими водорослями.

– Мне говорили, вы любите цветы, – сказал он.

– Кто? – спросила она. – Ваш благочестивый отец?

– Мэри Сетон, – он улыбнулся.

Он пытался быть любезным с ней. Возможно, ему что-то нужно, но в любом случае его ждет неудача. Даже природа больше не радовала ее.

– Мэри Сетон никогда не будет говорить вам о том, что мне нравится или не нравится, – она вздохнула. Даже короткий разговор показался утомительным.

– Тут вы ошибаетесь. Ей хочется говорить о вас. Мы все хотим, чтобы вы поправились.

Мария пошарила в маленькой полотняной сумке, достала хлебные крошки и бросила их уткам. Они медленно поплыли туда, где упали крошки, издавая утробные звуки, нечто среднее между урчанием и кряканьем. Потом стали клевать еду, распушив перья и помахивая хвостами.

– Понятно. – «Мое сердце никогда не поправится, – подумала она. – Оно останется пустым, лишенным желаний, воли и радостей».

– Когда вы такая, как сейчас, то выглядите как настоящая королева, – сказал он.

Мария посмотрела на него. Что за странные речи? Он держал глаза опущенными, словно не хотел, чтобы она увидела их выражение. У него были длинные золотистые ресницы и брови точно такого же цвета. Его волосы имели более темный оттенок. В целом он был привлекательным юношей.

– Королева, которую собираются лишить трона, – добавила она. – Мне передали, что лорды хотят добиться моего отречения.

– Некоторые из них хотят этого, – ответил он. – Но если бы вы были свободны…

Она тихо рассмеялась:

– Ах, если бы я была свободна!

«Что бы я сделала, если бы оказалась на свободе? – подумала она. – Боюсь, у меня нет сил, чтобы сделать что-либо полезное. Мне не остается ничего, кроме как поселиться в монастыре или влачить жалкое существование. Это все, на что я теперь гожусь. Весь мир кажется мне таким же неаппетитным, как тарелка свиной требухи».

– Я могу освободить вас, – прошептал Рутвен, наклонившись к ней.

– Что?

– Я могу освободить вас. Все, что вам нужно сделать, – это отдаться мне. – Он поднял голову и заглянул ей в глаза.

Он не шутил. Матерь Божья, он действительно хотел этого! Мария не смогла сдержаться и взорвалась от смеха.

– Тише! – встревоженно воскликнул Рутвен. Он бросил быстрый взгляд в сторону замка, словно опасался, что кто-то может услышать их.

Мария все еще смеялась.

– Что в этом забавного? Вы можете прийти ко мне в постель – возле моей комнаты нет стражи. Я хочу вас.

Значит, они на самом деле считают ее шлюхой. Этот человек ожидает, что она отдастся ему, несмотря на то что замужем и беременна… в этот момент Мария поняла, что она пала еще ниже, чем ей казалось даже в моменты глубочайшего отчаяния.

– Я замужем, – наконец произнесла она.

– Что с того? Вы были замужем, когда взяли Босуэлла в любовники.

Она замахнулась и влепила ему звонкую пощечину:

– Вы грязное животное!

– У нас есть доказательства насчет вас и Босуэлла. Там все сказано о том, как вы влюбились в него, будучи замужней женщиной, и помогли ему избавиться от вашего мужа.

– Ложь! Я никогда…

Рутвен торжествующе улыбнулся.

– Обещаю, вы получите удовольствие, – заверил он. – А потом и свободу.

– Обещание мятежного лорда ничего не стоит. Я сдалась вам, когда получила обещание, что вы будете служить и подчиняться мне, а вместо этого вы заключили меня в тюрьму.

– Никогда не доверяйте группе людей. Но соглашение между мною и вами – нечто совсем иное. Это личный договор, – его голос тихо шелестел ей в ухо.

Мария стояла, погружаясь в пучину стыда. «Это низший миг моего падения, – думала она. – Это еще более унизительно, чем отречение от трона. Это более унизительно, чем поездка по Эдинбургу, когда люди плевали мне в лицо. То были моменты публичной трагедии, но в них есть свое величие. То, что происходит сейчас, это мелочно и мерзко».

Он воспринял ее молчание как знак того, что она раздумывает над его предложением.

– Я сказал, что хочу вас. Вы воспламеняете мою кровь. Я хочу подняться до таких высот наслаждения, что уже не умру, как обычный человек.