Вероника прилегла на тюфяк: торопиться некуда. К тому же здесь, почти что под землей, было прохладнее, чем в верхних помещениях. По причине ли тишины и прохлады или потому, что Вероника совсем не беспокоилась о своей дальнейшей судьбе («Лусия виновата – Лусия пусть и беспокоится!»), мысли потекли легко. Сначала – о падре Бальтазаре: возможно, он продолжает ждать ее. Но тут она здраво заключила, что их духовник – человек столь малоэмоциональный, что, не разузнав, в чем причина ее неявки в назначенный час, волноваться не станет. А его скрупулезность, даже дотошность непременно подвигнет его на «расследование».

Дальше Вероника, естественно, подумала об Анхелике. Теперь легко и ясно открывались причины и скованности, и пугливости подруги, и ее неприятие самых обычных прикосновений. Видно, Лусия так допекла ее своими домогательствами, что та уже не могла спокойно реагировать даже на дружеское рукопожатие! Да еще вечно рядом крутит своим крысиным носом Франческа, наушничая своей «патронессе»! Бедная Анхелика!

Вероника, разъяснив для себя самых важных два вопроса, окончательно умиротворилась и задремала.

* * *

Проснулась она за несколько мгновений до того, как со стороны окна послышался неясный шорох; открыла глаза и стала ждать.

– Вероника, эй, ты здесь? – шепотом спрашивал кто-то.

Вероника встала и подошла к окну:

– Анхелика, ты?

– Я, – раздался вздох, – кто же еще?

– Я рада тебя видеть. Вернее, я пока вижу только твои старенькие холщовые туфли на веревочной подошве, – со смехом поправилась Вероника.

Снаружи опять раздался вздох; холщовые туфли, немного потоптавшись, отступили – их место заняли, упершись в землю, две ладони, и в окошко глянули заплаканные глаза Анхелики.

– Ты удивительная, Вероника: смеешься, а я… я чувствую себя ужасно виноватой и… В общем, я сожалею. Прости меня!

– Вот еще! Она сожалеет! Не о том ли, что я остановила эту мерзавку?

– Что ты! Конечно нет. Просто ты теперь так наказана из-за меня!

Вероника взялась за решетку, подтянулась и произнесла самым убедительным тоном:

– Я наказана несправедливо, и мы обе это знаем. Но свой поступок, который дурным не считаю и о котором ни секунды не жалею, я повторила бы, если б довелось, сколько угодно раз!

Анхелика завздыхала, теперь уже утешенно-благодарно, и, пугливо оглянувшись, пробормотала:

– Теперь ты кое-что знаешь про меня. Я хочу попросить… в общем, мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь… Я ведь не виновата! Поверь, не виновата!

– Не беспокойся, я это знаю и не выдам тебя! Только, прости уж, мне кажется, обо всем этом следует поговорить с матушкой Тересией или с падре. Думаю, сделай ты это раньше, они бы защитили тебя!

Новый вздох:

– Я очень трушу, Вероника! Мать Тересия добра – слишком добра! – и доверчива. А падре… По уставу он не может вмешиваться в управление делами обители.

– Ничего себе, «дела обители»! – горячо перебила Вероника.

– К тому же Лусия чья-то ставленница и метит в аббатисы. У нее богатые покровители. Впрочем, может быть, я чего-то не понимаю. Но я боюсь ее!

– Я буду с тобой рядом, сколько смогу.

Глаза Анхелики наполнились слезами благодарности.

– Ты мне сразу понравилась, Вероника. Я очень-очень тебя прошу, остерегайся Лусии и этой ее шпионки, Франчески. Будь осмотрительной, не то пропадешь! А я… я постараюсь набраться храбрости, обещаю тебе.

Что-то в последних словах Анхелики показалось Веронике странно знакомым, но она немного устала, хотела пить и проголодалась, и дальше ощущения знакомости мысли не пошли.

Напоследок Анхелика пообещала:

– Я постараюсь утаить кусок хлеба за ужином. Вот только с водой не знаю, как быть: кувшин под платьем не пронесешь.

И убежала.

* * *

Оставшись одна, Вероника опять прилегла. Очень захотелось есть и пить. Она даже не могла понять, чего хочется больше. Чтобы не думать об этом, она попробовала поразмышлять о другом: почему последние слова Анхелики имели явный привкус некогда уже бывшего, уже говорившегося.

Некоторое время ничего не получалось, и Вероника решила, что, пожалуй, продолжать не стоит: может разболеться голова – слева, как это бывало, стоило Веронике себя принудить. Нет, с головой все оставалось нормально, но в низкое окошко уже втекали лучи клонившегося к закату солнца, а вместе с ними – волны расплывающегося по каморке зноя…

Вероника стала впадать в странное забытье, в жарком мареве которого медленно, будто в волшебном танце, завращались знакомо-незнакомые лица: седобородый старец с суровым взглядом падре, хорошенький маленький мальчик на белом верблюжонке, девушки… Одна из них печальным голосом Анхелики говорила ей: «Ты понравилась мне… привыкни… или пропадешь». А еще – обжигающий сердце взгляд сказочно красивых мужских глаз! О, эти глаза в обрамлении длинных и медленных, как вечерние тени, ресниц! Сладкий сон…

Кто-то тронул ее за плечо – Вероника подскочила, покрывшись испариной от окатившего ее волной испуга. Нет, показалось – никого. Впрочем, это могло быть и прикосновение Хранителя: он часто будил ее именно тогда, когда это было необходимо. И действительно, через мгновение по коридору, приближаясь к двери, протопали шаги. Лязгнул засов, проскрипела отворяемая дверь.

– Удалось ли моей маленькой сестре вспомнить, что она видела?

Вероника, не думая и вставать, ответила нависшей над ней Лусии:

– Я и не забывала.

– Может быть, этот душистый ломоть хлеба и кувшин прохладной воды помогут тебе не ошибиться с воспоминаниями?

– Вполне может быть, – с лукавой нерешительностью промямлила, вставая, Вероника. – Я должна подумать.

Старшая монахиня протянула ей глиняный сосуд и стала хищно наблюдать, как Вероника торопливо глотает воду, припав к влажному щербатому краю.

– Ну, хватит, – грубо отобрав кувшин, Лусия с нескрываемым нетерпением ждала ответа.

Вероника состроила глупую физиономию, сунула в рот палец и стала возить ногой по земле, нарочно шаркая и загребая перед собой мыском туфли.

– Так, значит, хлеба ты пока не получишь! – рявкнула монахиня и удалилась, топая, как солдат, и шваркнув дверью.

– Ы-ы-ы, – ехидно проскулила Вероника в смотровое отверстие двери, потом плюнула вслед Лусии, туда же – в отверстие. Плюнула от всей души: сильно и с удовольствием – еще и еще!

И все же есть хотелось все сильнее. Выпитая вода растворилась в крови, как вино, и закружилась голова, не позволяя стоять на ногах. «Надо лечь и ждать лежа. Хотя – чего ждать? – на мгновение озадачилась Вероника, но тут же рассердилась на саму себя: – Все это скоро кончится, я чувствую! Значит, надо просто переждать».