– Чем докажете? – тут же запальчиво спросил Судислав Гордятич.

– А что, разве Мономах не грезит киевским столом? – в ответ вопросили те.

– Это вам грезится, будто он грезит, – отрезал Судила. – А грезы не свидетельство.

– Если бы у тебя, князь, было какое обвинение против Василька, – заговорил третий посол, боярин черниговского Давыда Ратимир Силич, – то обличил бы его перед всеми князьями Руси и, доказав вину, тогда бы поступал с ним так, как поступил. Но ты не сделал этого. Теперь братья твои требуют от тебя: назови вину Василька, за которую ты так жестоко расправился с ним, и представь свидетелей.

– Вину Василька? – глаза Святополка беспокойно забегали. – Волынский Давыд мой свидетель. Он сказал: Василько убил моего брата Ярополка, а Мономах – отца, и теперь вдвоем хотят убить меня самого. И не я Василька ослепил, а Давыд, когда забрал его из Киева и повез к себе.

– Поверить этой лжи мог только тот, кто хотел верить, – молвил в изумлении Судислав. – Будто ты, князь, не знаешь, как погиб твой отец.

Киевские бояре в оторопи переглядывались – такой поворот дела им и присниться не мог.

– Своими глазами не видел, – Святополк пытался вернуть себе злую уверенность, но у него не получалось, – зато слышал, что Володьша в том бою подослал к отцу убийцу.

– Скажи нам, кто тот убийца, чтобы он подтвердил твои слова, князь, – потребовал Судислав. – Или признай, что это поклеп!

– У Давыда спрашивайте, – стушевался Святополк.

Высказав то, что лежало камнем на сердце, наружно он сделался ко всему безразличен, как хворый кот. Но в уме проклинал волынского князя, втравившего его в смертельную схватку с Мономахом. Володьша ни за что не простит такого обвинения – и если оно ложно, а тем паче когда неложно.

– Не отговаривайся Давыдом, князь, – почти не тая презрения, сказал Иванко Чудинович. – Не в Давыдовом граде схвачен и ослеплен Василько, а в твоем.

– Ополчай дружину, княже, – жестко молвил Ратимир Силич. – Мы тебя выслушали и не нашли оправданий.

– Я сам видел, как Мономах оплакивал на погребении твоего отца, – с жалостью прибавил Судислав Гордятич. – Его горе не было поддельным.

Трое послов холодно откланялись. Пришибленного Святополка, оплывшего на сиденьи, казалось, держит только доспех, не давая совсем растечься по креслу.

– Зря, князь, сказал им, что Мономах убил твоего отца, – кашлянув, проговорил Иван Козарьич. – Тяжкое обвинение и предъявлять надо, нелегкомысленно рассудив.

– Что сделано, того не воротишь, – поддержал Святополка тысяцкий Коснячич.

– Не воротишь, – потерянным эхом отозвался князь.

Он стащил с головы шапку с крестом и, положив на колени, вцепился в нее обеими руками. Подковылявший ключник хотел было забрать ее, вернуть в казнохранилище. Некоторое время оба тянули шапку каждый в свою сторону.

– Схороню в скрыне, княже, – упрашивал ключник. – Целее будет.

Святополк, привстав, сунул кулаком ключнику в нос. Тот отпустил шапку, всхлипнул и повалился на пол.

– Мономахом подкуплен, раб?! – в гневе загремел князь. – Рано вздумали шапку у меня отбирать!

– Помилуй, князь… ни сном ни духом, – ключник в ужасе пятился на четвереньках. – Богами клянусь…

Бояре выпроваживали его из палаты пинками.

– Никто у тебя шапку не отбирает, князь, – успокаивали Святополка княжи мужи. – Но надо думать, как сохранить ее на твоей голове.

Оружничие помогли ему освободиться от меча и брони. Им же князь, будто в забытьи, отдал шапку.

– Чернь не сегодня завтра снова заволнуется. И среди житьих людей многие против тебя, князь.

– Если сядем в осаде, градские предадут.

– В осаде? – Святополк сделался мертвецки бледным и затряс головой. – Нет… не хочу… Не бывать тому!

– Осады не избежать, князь, если не хочешь загубить дружину в прямом бою.

– Это вы… вы все… – Запустив руки в волосы, Святополк озирал бояр полубезумным взором. – Вы желаете моей погибели… Вы все и чернь заодно против меня… О! Я и впрямь погиб! Все меня предали… Матушка! Где ты, матушка! Ты одна у меня осталась…

Сорвавшись с кресла, всклокоченный князь зашагал к дверям, но у самого выхода остановился. Постоял с опущенной головой. Тихо, будто покорившись, вернулся на место.

– Матушка слаба после хвори, – сказал он негромко. – Не нужно ее беспокоить… А вы ступайте, мужи братия. Готовьте дружину. Завтра Мономах придет воевать со мной.

Князь сидел неподвижно, пока слышны были шаги покидавших палату дружинников. Когда стихли последние звуки в сенях, он поднял взор и узрел перед собой чернеца. Все это время после ухода послов монах пребывал в палате, не таясь, но и не вызвав ни у кого внимания к себе.

12

– Ты?

Князь не удивился чернецу. Однако и узнать его не мог. Все монахи, одетые в черные рясы с клобуками, были для него на одно лицо.

– Откуда взялся, чернец?

– Пришел.

– Зачем?

– Чтобы ты мог заточить меня в поруб, князь. Ты хотел сделать это четыре лета назад.

– А за что? – вяло заинтересовался Святополк.

– За повесть о нахождении поганых на Русь, писанную мною. Я Нестор, книжарь Печерского монастыря.

– Пойди прочь, – отмахнулся князь. – Не до тебя нынче, чернец.

– Выслушай меня, князь, прошу, – терпеливо настаивал книжник. – А после, если будет тебе угодно, велишь посадить меня в яму.

– И велю, если сейчас не уйдешь с глаз моих.

– Знаю, князь, как сохранить тебе киевский стол, – сказал монах.

Святополк посмотрел на него с досадой.

– Откуда тебе знать, чернец, когда и мои бояре не ведают?

– Бояре твои готовятся к войне, а остаться в Киеве тебе можно только миром.

– Да если б можно было теперь замириться с Володьшей, сам бы к нему пошел! – простонал Святополк. – Поздно!

– Слышал ли ты, князь, что Господу подвластно сделать бывшее никогда не бывшим? Так и эту вражду Бог в силах упразднить как не случившуюся.

– Ты можешь сотворить для меня такое чудо? – осведомился Святополк.

– Не могу. Ты должен сделать это сам.

– Ты пришел посмеяться надо мной, чернец? – разочаровался князь.

– Разве ты видишь меня смеющимся?

– Нет, от твоего вида хочется удавиться. Говори, что у тебя на уме.

– Не своею волей говорю, князь, но Господней. – Нестор в смирении опустился на колени. – Перед тобой оклеветали невинных. Ты и сам это знаешь. От такой же клеветы пострадал твой отец, по навету изгнанный братьями из Киева. Присмотрись получше – ты увидишь, что хотя шашки на доске встали иначе, но игра эта та же самая, что и тогда.