Медведь неспешно хлебал кашу.

– Ты слышишь меня? Она была у меня на ложе.

Добрыня положил ложку.

– Как ее звали? – в его глазах промелькнул интерес.

– Жива. Она в самом деле была ведовка... А ты родился вскоре после, как я был с нею. У нее еще не успели отрасти волосы, которые ей подпалили по моему приказу.

– Ну и что? – хмуро спросил Медведь. Он снова взялся за ложку.

– Ты мой сын, Добрыня.

Холоп, вошедший в горницу с блюдом сладких заедок, застыл, открывши рот.

– Я родился не от человеческого похотения, – невозмутимо промолвил Медведь, доскребывая кашу на дне горшка. – Пусть ты брал ее на ложе – если не обознался. А понесла она от зверя. Я – медвежий сын.

– Ты человек.

– Волхвы не лгали.

– Волхвы всегда лгут.

Добрыня отодвинул от себя пустой горшок и несколько мгновений раздумывал. Затем, будто отринув все сомнения, мотнул головой. Поднявшись и опершись руками на середину стола, он лицом к лицу навис над боярином.

– Я стоял с медведем в обнимку, – ощерив зубы, сказал он, – смотрел ему в глаза, как сейчас тебе смотрю. Пока он рвал мне спину, я сломал ему шею. Люди так могут?

– Ты смог.

– Я волот, – тихо рыкнул Добрыня и сел на место. – Обознался ты, боярин.

– Ты упрям как человек, – возразил напоследок Янь Вышатич.

– Уходи, старик, – попросил Медведь.

– Не хочешь мне верить – не верь, – покорился боярин. – Я тоже не поверил Нестору. Как и ты, осердился на него. Трудно смириться с новым, когда так привык к старому. Душа отвердевает в жалости к себе и сама собою сквозь тоску любуется. Я замечал, Добрыня: среди людей ты тоскуешь по лесу. А в лесу, верно, скучаешь по людям. Не найдешь себе места, пока не смиришься с тем, что ты человек.

Храбр внимательно слушал. Старику показалось, будто в его взгляде колыхнулась тревога, сразу исчезнувшая.

– Исполни мою просьбу, – продолжал Янь Вышатич. – Последнюю. Потом я уйду и более не появлюсь, если сам не позовешь.

– Что делать надо?

– Съездить на Волынь.

– К этому… который вырезал князю глаза? – неприязненно спросил Добрыня.

– К нему. Слепого Василька Ростиславича он заточил у себя в городе. Опасаюсь, как бы не сделал ему большего худа. Ростиславу мой отец служил в Тьмутаракани. И его отцу, князю Владимиру Ярославичу, служил в Новгороде до самой его смерти. Василька мне жалко. Много мог бы ратных дел совершить для Руси. Оборонишь его от козней Давыда?

– Если просишь… Обороню.

– И другое дело. – Янь Вышатич поколебался. – Не знаю, по плечу ли оно будет тебе. Давыд возвел напраслину на князя Владимира. Не думаю, что сам до этой лжи додумался. Были у него злые и лукавые советники, скорее себе добра желавшие, чем блага своему князю. А у тех советников, скорей всего, был свой наветчик. И мнится мне, этот наветчик близок к Владимиру Всеволодичу. Слишком много ненависти в этой клевете на князя. Кто может таить в себе столько злобы к Мономаху, чтоб обвинить его в убийстве родного дяди? К тому ж столько лет держать гибель Изяслава будто про запас, чтоб наконец изукрасить ее ложью и выставить на свет. Нужно найти этого тайного врага Мономаха. Может, отыскав его, удастся замирить князей. А не то они порвут всю Русь.

– Дело нелегкое, – промолвил Медведь, жуя пирог с зайчатиной.

– Хитрость нужна, – кивнул боярин. – Я кое-что придумал. Поедешь не под своим именем. Храбра Добрыню весь Киев знает, и по Руси молва гуляет. Назовешься старшим дружинником князя Святополка, от него посланным. Каким именем ты крещен?

– Васильем.

– Вот и назовешься Василием.

– Мне бы помощника… с умом, – скромно сказал Добрыня.

– Как раз имеется такой, – слегка повеселел Янь Вышатич. – Думал, как тебе предложить его, а ты сам попросил. Нестор, твой крестный, тоже идет на Волынь и с той же задачей.

– А говорил, что не вернется в Киев.

– Вернулся. Слава Богу, прошла его скорбная блажь. Теперь запоминай, что тебе надо будет говорить Давыду…

После того, как все было обмолвлено, Янь Вышатич кликнул своих парубков. Двое холопов втащили из сеней в горницу две малые скрыни и набитый кожаный мешок.

– Это за твою работу, – сказал боярин. – Серебро и меха.

Добрыня, набычившись, повел головой.

– Забери, Янь Вышатич. Не возьму от тебя.

– Тогда просто оставь у себя в доме. Здесь сохраннее будет.

Медведь посмотрел вопросительно.

– Князь Святополк многих киевских бояр и житьих людей ограбил. Все жду, когда мой черед настанет, – объяснил старик.

Добрыня кивнул своим холопам, те утащили добро.

Старик вышел на двор, где снова сыпал снег. Взобравшись с помощью парубка на коня, он напомнил:

– А дочку Марьей назови, как обещал…

Снежная крупа неторопливо присыпала следы за уехавшим боярином. Добрыню, долго стоявшего посреди двора, тронула сзади жена.

– Что ж он ничего не отведал-то? Ни пирогов, ни мяс, – сокрушалась она. – А чего хотел от тебя?.. В скрынях-то что?

– Собирай меня в дорогу, жена, – ответил храбр на все ее вопросы.

Настасья прижалась лбом к его руке и, ничего более не спрашивая, тихо, печально вдыхала мужнин запах. Будто запасала впрок, на время разлуки.

14

Красное солнце в морозной дымке медленно показывалось над Днепром. От городских ворот поскакал к княжьей Горе конный с ожидаемой вестью – к берегу заледеневшей реки выше Киева придвинулась большая рать, передовые отряды уже ступили на недавно затвердевший лед. Впереди войска едут знаменосцы со стягами трех князей. Ту же весть воплем разносил по Подолу некий рыболов, не поймавший в проруби рыбы, зато уловивший иной улов – зрелище подступивших полков, идущих мстить киевскому князю и брать на копье город.

Князь Святополк, невзирая на крики и пощечины матери, распорядился спешно готовить обоз с ценной поклажей и отбирал бояр для выезда из города. Дружина смотрела на князя в оторопи – не начав воевать, он уже потерпел поражение, хотя и грозился привести с Волыни войско, да еще ляхов позвать. Ключник с тиуном и челядь бегали как угорелые, взгромождая на телеги лари из казны. Княгиня Гертруда, закутавшись в теплые меха, встала со своей клюкой и сенными девками у дворовых ворот, готовая костьми лечь, но не выпустить обезумевшего сына.

В разгар сборов, потеснив княгиню с ее девичьей дружиной, на княж двор въехал боярин Иван Козарьич. За ним катил санный возок с митрополичьим знаком на передке. Княгиня Гертруда вздохнула с облегчением: