В ходе кампании этого года в круг советников Саладина вошел Баха ад-Дин ибн Шаддад. Высокообразованный мусульманский ученый, получивший образование в Багдаде, он в 1186 году был переговорщиком для Зангидов, когда из-за слабого здоровья султана он договаривался с Изз ад-Дином Мосульским. В 1188 году Баха ад-Дин воспользовался мусульманскими завоеваниями на Святой земле и совершил паломничество в Мекку, а потом в Иерусалим. Тогда Саладин и пригласил ученого присоединиться ко двору Айюбидов, очевидно впечатленный его набожностью, интеллектом и мудростью. Когда эти двое встретились, Баха ад-Дин подарил султану копию недавно написанного им трактата «Достоинства джихада» (Virtues of Jihad) и был назначен кади армии. Он быстро стал одним из ближайших и самых доверенных советников Саладина и постоянно был с ним все последующие годы. Позднее Баха ад-Дин составил подробную биографию своего хозяина, которая теперь служит важным историческим источником, особенно для периода после 1188 года.[243]

Несмотря на составление планов новых наступлений на Триполи и Антиохию в очередном сезоне, Саладин в 1189 году больше не вернулся на север. Измученный тяжкой ношей правления и практически непрерывными военными кампаниями, султан стал необычайно нерешительным и слабым. С каждым новым месяцем перспектива мести Запада представлялась все более реальной. Саладин определенно знал, что подготовка к Третьему крестовому походу идет полным ходом. В письме, датированном тем же годом, его советник Имад аль-Дин продемонстрировал удивительно подробное и точное понимание размаха подготовки, целей и организации крестоносцев. Но Саладин не сделал последней попытки овладеть Тиром и другими опорными пунктами латинян до прихода франков с Запада. Вместо этого он — и это совершенно необъяснимо — провел весну и начало лета в затянувшихся переговорах о судьбе Бофора — относительно маловажной и изолированной латинской крепости в горах Южного Ливана над рекой Литани.

Другое сомнительное решение оказалось еще более дорогим. Как победитель в битве при Хаттине в июле 1187 года, Саладин взял в плен Ги де Лузиньяна, латинского короля Иерусалима. Летом 1188 года султан решил освободить Ги (очевидно, после неоднократных просьб его супруги Сибиллы). Мотивы этого вроде бы необъяснимого акта великодушия объяснить нелегко. Возможно, Саладин посчитал Ги отработанным материалом, не способным поднять франков, или надеялся, что сможет таким образом вызвать разногласия и склоки среди христиан из-за возросшего влияния Конрада Монферратского в Тире. Какими бы ни были причины, султан, скорее всего, не ожидал, что Ги сдержит обещание, данное в обмен на освобождение, — отказаться от всех прав на латинское королевство и немедленно покинуть Левант. И был прав.[244]

Если Саладин действительно считал Ги сломленным человеком, он явно ошибался. Сначала латинский король старался дать франкам почувствовать свою силу воли, но Конрад дважды отказал ему во въезде в Тир. К лету 1189 года Ги был готов совершить неожиданно отважный шаг.

В разгар лета 1189 года Саладин был занят осадой непокорной крепости Бофор. Но в конце августа до него, все еще остававшегося у подножия ливанских гор, дошли слухи, вызвавшие страх и подозрения: франки перешли в наступление. В 1187–1188 годах Конрад Монферратский сыграл решающую роль, защитив город Тир от ислама, но пока он не думал о начале наступательной войны, имеющей целью вернуть завоеванные мусульманами территории. Чувствуя себя в безопасности в Тире, Конрад намеревался дождаться прихода сил Третьего крестового похода и появления на ближневосточной сцене величайших европейских монархов. Иными словами, он намеревался дождаться, пока война придет к нему, но стараясь не упустить возможности для собственного возвышения.

Инициативу захватил человек, от которого никто не ждал такой прыти. Опозоренный король Иерусалима Ги де Лузиньян, чье сокрушительное поражение обрекло королевство на уничтожение, пытался совершить немыслимое. Вместе со своим грозным братом Жоффруа де Лузиньяном, недавно прибывшим в Левант, группой тамплиеров и госпитальеров и несколькими тысячами солдат Ги вышел из Тира на юг к занятой мусульманами Акре. Судя по всему, он собрался совершить самоубийственную попытку вернуть свое королевство.

Сначала Саладин отнесся к этому шагу скептически. Посчитав его уловкой, призванной отвлечь его от Бофора, он остался на месте. Это позволило королю Ги договориться о проходе через узкое ущелье Сканделион, где, как писал один франк, «все золото Руси» не могло бы спасти их, если бы мусульмане блокировали их марш. Осознав свою ошибку, Саладин начал осторожно двигаться на юг в сторону Мардж-Айюн и к Галилейскому морю, выжидая случая оценить следующий шаг христиан, прежде чем повернуть на запад к берегу. Получив преимущество благодаря осторожности противника, Ги двинулся на юг и 28 августа 1189 года прибыл к стенам Акры.[245]Акра была одним из крупнейших портов Ближнего Востока. При франках она стала также важной королевской резиденцией. Это был живой густонаселенный многонациональный торговый центр и основной пункт назначения, куда прибывали латинские христианские пилигримы, направляющиеся на Святую землю. В 1184 году один мусульманский путешественник назвал Акру «портом захода для всех кораблей», отметив, что «ее дороги и улицы запружены людьми до такой степени, что трудно поставить ногу на землю, ни на кого не наступив». Он также признал, что «в городе стоит вонь, он грязен, полон мусора и экскрементов».

Построенный на треугольном отрезке земли, выступающем в Средиземное море, город был хорошо укреплен. Один крестоносец позже заметил, что «более трети его периметра на юге и западе омывается водой». На северо-востоке обращенные к берегу стены встречаются у главного фортификационного сооружения, называемого Проклятая башня (где, как утверждали, «были сделаны серебряные монеты, за которые Иуда продал Христа»). В юго-восточном углу городские стены выдаются в море, образовывая маленькую внутреннюю бухту, а внешняя гавань защищена стеной, тянущейся с севера на юг до естественного выступа скалы — места небольшого фортификационного сооружения, названного Мушиная башня. Город располагался в северном конце большого залива, изгибающегося на юг к Хайфе и горе Капмель, окруженного относительно плоской открытой прибрежной равниной длиной около двадцати миль (32 км) и шириной от одной до четырех миль (от 1,5 до 6,5 км). В миле к югу от порта в море впадала мелководная река Белус.