Солнце садилось, и в наклонном вечернем освещении от лодок уходили вглубь такие длинные, такие широкие тени, что в них без труда мог бы укрыть Ксеркс половину своего войска. Как, должно быть, жутко было раненому киту видеть эти громадные призраки, скользящие над его головой!

– Приготовиться! – вдруг крикнул Старбек, потому что все три линя внезапно задрожали, передавая вверх, точно по волшебному телеграфу, предсмертные биения китовой жизни, так что каждый гребец мог чувствовать их, сидя на своей банке. В следующую минуту, освобождённые от тянувшей их книзу силы, вельботы вдруг подскочили в воздух, словно небольшие ледяные поля, когда с них попрыгает в море вспугнутая стая белых медведей.

– Выбирай! Выбирай! – крикнул Старбек. – Он всплывает.

Мокрые лини, ещё секунду назад натянутые до предела, широкими быстрыми кольцами полетели на дно вельботов, и вот на расстоянии в две корабельные длины от охотников на поверхности показался кит.

Движения кита ясно показывали, что силы его на исходе. У большинства наземных животных есть в венах особые клапаны, вроде шлюзов, которые могут тотчас же замыкаться, когда животное ранено, и перекрывать, хотя бы частично, поток крови в определённом направлении. Не то у кита, одна из особенностей которого состоит в полном отсутствии каких бы то ни было клапанов в кровеносных сосудах; так что стоит даже самому тонкому острию, вроде гарпуна, пронзить его тело, смертельное кровотечение неизбежно осушит всю его артериальную систему; а когда к этому на большой глубине добавляется ещё огромное давление воды на его тело, тут уж, можно сказать, жизнь вытекает из него непрерывной струёй. Однако запасы крови в нём так велики и так многочисленны и сокровенны её внутренние источники, что он всё истекает да истекает кровью весьма продолжительное время, подобно тому, как даже в засуху катит свои волны река, истоками которой служат родники далёких, невидимых гор. Вот и сейчас, когда вельботы подошли к нему чуть ли не вплотную, отважно проплыв над самым его хвостом, когда острога за острогой впивались в его бока, из каждой новой раны начинала бить, не опадая, кровавая струя, в то время как из дыхала на голове лишь время от времени быстрыми взрывами выбивалась к небу вспененная влага. Отсюда кровь ещё не показалась, потому что ни один из жизненно важных органов не был ещё у него повреждён. Жизнь его, как мудро говорят китоловы, ещё не достали.

Лодки окружили кита тесным кольцом, и теперь вся верхняя часть его туловища, включая и те участки, что обычно бывают скрыты под водой, представилась взгляду охотников. Стали видны его глаза, вернее, те места, где у него были глаза прежде. Подобно тому, как инородное вещество прорастает сквозь сучки на упавшем стволе благороднейшего дуба, так и у этого кита из глазниц торчали слепые выросты, вызывающие жгучую жалость. Но не было жалости для него. Пусть он стар, пусть однорук, пусть слеп – всё равно он должен умереть, всё равно он будет зарезан, чтобы было чем освещать весёлые свадебные пиршества и прочие увеселения человека, а также чтобы лить свет во храмах, где проповедуют безоговорочный мир между всем живущим. Купаясь в собственной крови, он как-то накренился набок и показал преследователям свой странный белёсый обрубок, вроде шишки в боку.

– Удобное местечко! – крикнул Фласк. – Дайте-ка я его там пощекочу разок.

– Стой! – крикнул Старбек. – В этом нет надобности.

Но сердобольный Старбек опоздал. Просвистела острога, горячая струя взметнулась из жестокой раны, и кит, пронзённый непереносимой болью, выпустив фонтан крови, в слепой, бешеной ярости бросился на вельбот своего мучителя, обливая лодки с их ликующими экипажами потоками кровавой пены и пятная борта. Вельбот Фласка был перевёрнут. Но то был последний натиск умирающего животного. Совершенно ослабев от потери крови, кит беспомощно закачался на волнах в стороне от следов своего разрушительного бешенства; тяжело дыша, повернулся на бок, бессильно колотя воздух обрубком плавника, потом стал медленно вращаться, словно угасающий мир; обратил к небесам белые тайны своего брюха; вытянулся бревном; и умер. Грустно было видеть его последний замирающий фонтан. Казалось, чья-то невидимая рука постепенно отключала воду большого дворцового водомёта, и крутоструйная колонна всё опадала и опадала с унылым угасающим журчанием – так опадал последний, долгий фонтан умирающего кита.

Вельботы ещё дожидались прихода корабля, когда китовая туша стала потихоньку погружаться со всеми своими непочатыми сокровищами. Тотчас же по команде Старбека её в нескольких местах обвязали верёвками, натянули концы; и вот уже три вельбота превратились в три поплавка, поддерживающие на канатах затонувшую тушу кита. Когда подошёл корабль, её с величайшими предосторожностями переправили к борту и намертво закрепили надёжнейшими цепями, так как было очевидно, что, предоставленная хоть на мгновение самой себе, она тут же камнем пойдёт на дно.

Случаю было угодно, чтобы при первой же попытке вонзить в кита фленшерную лопату с нижней стороны обрубка, прямо в теле у него было обнаружен целый гарпун, весь разъеденный ржавчиной. Но поскольку в теле убитых китов достаточно часто находят обломки гарпунов, вокруг которых живая плоть срослась без следа, так что ни малейшая выпуклость не указывает снаружи их местонахождение, надо полагать, что этим своим уродством кит был обязан каким-то иным причинам. Куда загадочнее была вторая находка: неподалёку от гарпуна, совершенно незаметный снаружи, покоился у него в теле каменный наконечник остроги. Кто запустил в него эту каменную острогу? Когда? Быть может, её метнул на западном побережье какой-нибудь североамериканский индеец задолго до того, как Америка была открыта?

Какие ещё чудеса могли быть извлечены из этого чудовищного сундука – неизвестно. Всем дальнейшим открытиям был положен внезапный конец, когда под сильно возросшей тяжестью тонущей туши корабль вдруг стал ложиться бортом на воду. Разумеется, Старбек, который всем распоряжался, не отступал до последнего: он с таким упорством стоял на своём, что, когда уже наконец корабль неминуемо должен был перевернуться, не разомкни он своих железных объятий, и была дана команда освободиться от китовой туши, натянутые тросы и цепи с такой силой давили на шпангоуты, что отвязать их оказалось просто невозможно. А между тем всё на «Пекоде» покосилось. Перебираться от борта к борту приходилось словно по крутому скату коньковой крыши. Корабль стонал и задыхался. Костяные украшения на бортах и в каютах стали смещаться и коробиться, грозя вылететь вон. Напрасно старались матросы ломами и клиньями сдвинуть неподвижные цепи, ослабить их давление на выступы шпангоута; кит же так глубоко уже ушёл под воду, что добраться до противоположных концов снастей не представлялось никакой возможности, а между тем с каждым мгновением словно целые тонны прибавлялись к тяжеловесной туше, и судно, казалось, вот-вот перевернётся.

– Постой, постой! Слышишь? – кричал киту Стабб. – И чего ты, ей-богу, так торопишься потонуть? Чёрт возьми, ребята, нужно что-то сделать, иначе нам крышка. Нечего там ковырять, стоп! бросайте все эти палки, и пусть кто-нибудь сбегает принесёт молитвенник и нож. Будем рубить цепи.

– Нож? Верно, верно! – воскликнул Квикег и, схватив тяжёлый плотничий топор, он высунулся из порта и начал со всего маху рубить самую толстую цепь. Но высекая снопы искр, он успел только нанести несколько ударов, остальное доделала страшная тяжесть. Натянутые снасти лопнули с громким треском, судно выправилось, и туша ушла на дно.