— Всегда готова! — заверила его я, и повернула свою лошадь, чтобы следовать за ним.

Он выстирал в ручье свою рубашку — точнее, то, что от нее осталось. Плотная хлопковая ткань была сплошь покрытая несмываемыми пятнами; Джейми прицепил рубашку к седлу позади себя, чтобы она высохла, так что теперь на нем были только кожаные бриджи для верховой езды и клетчатый плед, аккуратно обвязанный вокруг талии. Длинные глубокие царапины, оставленные медвежьими когтями, чернели на его светлой коже, но следов воспаления я не заметила, и это меня несколько утешило; а судя по той легкости, с какой Джейми вскочил в седло, раны, похоже, его совершенно не беспокоили.

И ничто другое тоже его не беспокоило, насколько я могла видеть. Конечно, легкая настороженность, всегда присутствовавшая в нем, никуда не делась; это было частью его души с самого детства. Но некий груз свалился с Джейми этой ночью. Я подумала, что, может быть, на него так подействовала встреча с тремя охотниками; ведь это первое столкновение с краснокожими основательно успокоило нас обоих, и Джейми, судя по всему, перестал ожидать, что из-за любого дерева могут выскочить отчаянно визжащие каннибалы, вооруженные томагавками.

А может быть, его успокоили сами деревья. Или же горы. Настроение Джейми улучшалось с каждым футом подъема над уровнем моря. Я невольно радовалась вместе с ним, но в то же самое время во мне нарастал и страх, когда я думала, к чему может привести такая беспечность.

Ближе к полудню мы выехали на склон, покрытый такими густыми зарослями, что дальше ехать верхом было невозможно. Надо было искать дорогу. Глядя на почти вертикальный каменистый обрыв, возвышавшийся за безумной путаницей темных ветвей, на пестроту зеленых, золотых и коричневых пятен, я была склонна думать, что лошадей лучше пока оставить внизу. Джейми пришел к такому же выводу. Мы стреножили их и оставили у ручья, берега которого поросли сочной травой, — а сами пошли пешком, вперед и вверх, все дальше углубляясь в кровожадный первобытный лес.

Вокруг нас стояли сосны и, кажется, тсуга, — роскошные хвойные деревья. Вроде бы они так называются, думала я, карабкаясь через толстенные корни упавшего дерева. Чудовищные стволы уходили так далеко вверх, что их самые нижние ветви располагались не меньше чем в двадцати футах над моей головой. Лонгфелло о таком и слыхом не слыхивал.

Воздух здесь был прохладный и чуть влажноватый, но дышать им было легко; мои мокасины бесшумно ступали по толстому слою опавших игл. И там, где мы проходили через участки обнаженной сырой земли, следы моих собственных ног казались мне странными и неуместными, как будто это были следы динозавра.

Мы добрались наконец до вершины, но лишь затем, чтобы увидеть впереди следующий гребень гор, а за ним — еще один. Я понятия не имела, что мы вообще можем тут искать, и как мы угадаем, что нашли именно то, что нам нужно. Джейми отмерял милю за милей привычным шагом горца, не знающего усталости, внимательно оглядывая все вокруг. Я тащилась следом, наслаждаясь пейзажами и тишиной, останавливаясь то и дело, чтобы сорвать особо привлекательное растение или выкопать какой-нибудь корешок, и складывала свою добычу в сумку, привязанную к поясу.

Мы начали спускаться на другую сторону хребта, но вскоре уткнулись в абсолютно непроходимые заросли вереска; огромный участок склона сплошь зарос им, и издали это выглядело как светлое голое пятно среди темной зелени хвойных деревьев. Но когда мы подошли ближе, то оказалось, что колючие ветви высоченных кустов переплелись и перепутались так густо, что нечего было и думать прорваться сквозь них.

Мы вернулись назад и начали спускаться другим путем, и на этот раз нас окружали старые душистые ели, а потом мы вышли на луговину, поросшую цветущими дикими травами, и их желтые и белые цветки ослепительно сверкали на солнце… и наконец углубились в мягкую тень дубов и орешника гикори, а потом вышли к обрыву, с которого увидели маленькую безымянную речку.

В тени под деревьями было прохладно, и я, перегревшись на луговине, вздохнула с облегчением и подняла волосы повыше, чтобы шея остыла. Джейми услышал, как я засопела, возясь с заколкой, и с улыбкой обернулся.

Мы не слишком много разговаривали, и не только потому, что берегли дыхание; сами по себе горы, казалось, налагали запрет на болтовню. Эти гряды и гребни, полные потаенных зеленых убежищ, казались живыми отпрысками древних шотландских гор, поросших густыми лесами, — только детки вдвое превосходили по высоте своих родителей, ныне утративших зеленые одеяния, превратившихся в черные голые скалы. Да, здесь просто в воздухе витало требование тишины, горы не желали, чтобы мы разговаривали, — и в то же время словно обещали нам всяческие чудеса.

Здесь почва была покрыта палой листвой, и слой листьев был не меньше фута толщиной. Они мягко пружинили под ногами, а промежутки между деревьями таили в себе нечто иллюзорное, и казалось, что стоит пройти между этими огромными, поросшими лишайником стволами, — и очутишься в некоем другом измерении, в другой, неведомой реальности.

Волосы Джейми вспыхивали золотом, когда на них падали случайные солнечные лучи, — он был как факел, который вел меня сквозь тенистый лес. Вообще-то волосы у Джейми зимой имели немного другой оттенок — более сочный, богатый, осенний… но несколько длинных дней, проведенных под открытым солнцем, заставили их выгореть и превратили в венец огненной меди. Джейми давным-давно потерял тонкий ремешок, которым стягивал волосы. И вот теперь, когда Джейми ненадолго остановился и смахнул с лица влажные волны, я увидела блеснувшую серебром прядь, как раз над виском. Обычно эта прядка бывала спрятана между более темными, и ее трудно было заметить, — но она там была, и это был след пули, настигшей Джейми в пещере Абендава.

Вспомнив об этом, я слегка содрогнулась. Я бы очень, очень хотела забыть навсегда и Хайти, и все тамошние дикарские мистерии, — но вряд ли приходилось на это надеяться. Иной раз, находясь на грани яви и сна, я как наяву слышала завывание ветра в пещере, и многократное эхо одной и той же мысли преследовало меня, когда я окончательно просыпалась: «Где же еще?»

Мы взобрались на гранитный выступ, густо покрытый мхом и лишайником, влажный от вездесущей воды, выбивавшейся из-под камней с тихим плеском, потом пошли вдоль очередного ручья, раздвигая высокую траву, цеплявшуюся за наши ноги, ныряя под низко нависшие ветви горного лавра и пышных рододендронов.

Глаза мои разбегались при виде крошечных чудес — я видела то удивительные по красоте орхидеи, то какие-то блестящие, как драгоценные камни, грибы… на стволах упавших деревьев отдыхали красные и черные бабочки. Над водой висели огромные стрекозы, неподвижные, ошеломительные… а кое-где клубился туман, загадочный и непонятный.

У меня кружилась голова от этого изобилия, я не могла насытиться красотой окружавшего нас мира. У Джейми было лицо человека, который вообще-то знает, что он спит, но ничуть не желает просыпаться.

Как ни странно, однако я одновременно чувствовала себя и все лучше, и все хуже; я была и бесконечно счастлива — и бесконечно напугана. Эти места были словно нарочно созданы для Джейми, и наверняка он ощущал это так же отчетливо, как и я.